Пытаясь избежать тирании хозяев, землевладельцев и правительства, горожане, рабы и серфы, становились бандитами – тогда их называли багаудами. Живя в лесах, как примитивные люди, они мстили своим угнетателям, грабя их. А если богатый человек попадал к ним в руки, его ждало быстрое и ужасное возмездие. Иногда несколько банд объединялись, образуя армию мародеров. Тогда они не ограничивались обычными грабежами, а начинали угрожать городам и самим основам общества. В Галлии при Диоклетиане багауды действовали с таким размахом, что цезарю пришлось выслать против них армию. Мы не располагаем прямыми свидетельствами существования багаудов в Испании до вторжения варваров. Но Идаций (V век), впервые упомянувший о них, не считает их чем-то новым.
Общество, ослабленное нищетой и страданиями, могло пасть при первой встряске вторжения. Большинству населения было все равно, кто их угнетает и мучает – римляне или какой-то другой народ. Только привилегированные классы и богатые землевладельцы были заинтересованы в сохранении существующего режима, но они, насквозь коррумпированные и ослабленные невоздержанностью, утратили и энергию, и инициативу. Но когда орды варваров хлынули в римские провинции, все же нашлись храбрые сердца, хотя их было немного, готовые проявить патриотизм – или самооборону, как посмотреть. Знать Тарраконы попыталась, хотя и без толку, задержать продвижение вестготов. А когда во время правления Гонория аланы, вандалы и свевы переправились через Рейн, прошлись огнем и мечом по Галлии и стали угрожать Испании, обитатели которой ждали своей участи с кажущимся безразличием и летаргическим спокойствием, даже не пытаясь ничего предпринять, за дело взялись два брата, Дидим и Верениан. Эти два брата были богатыми людьми благородного происхождения. Они вооружили своих рабов и окопались в горных укрытиях Пиренеев, остановив вторжение варваров – оборонять полуостров было довольно просто. Но впоследствии два брата попали в плен и были обезглавлены по приказу узурпатора Константина, которого они отказались признать, и Константин доверил защиту Пиренеев гонорианцам – корпусу варваров, созданному римлянами, чтобы противостоять другим варварам. Гонорианцы стали грабить страну, которую должны были защищать, и, чтобы уйти от наказания за это, открыли горные проходы ордам, грабившим Галлию (409 год). Тогда никто в Испании не помышлял о сопротивлении. Пока шло наступление суровых мрачных варваров, знать искала забвения в разгуле и кутежах. Когда враг входил в городские ворота, знать, затуманив мозги выпивкой, пела и плясала, целуя дрожащими губами голые плечи красивых рабынь. А население, словно желая привыкнуть к виду крови, аплодировало гладиаторам, убивавшим друг друга на арене. (Слова Сальвиана о Галлии вполне применимы к Испании.) Ни один город Испании даже не пытался выдержать осаду. Везде ворота распахивались перед варварами, и они входили в город, не приложив к этому никаких усилий. Они грабили. Они жгли. Но у них не было необходимости убивать, и если они занимались этом, то лишь для утоления жажды крови.
Это были страшные дни. И хотя люди того поколения вселяют в нас отвращение своей невоздержанностью, трусостью и распущенностью, мы их инстинктивно жалеем. Римский деспотизм, каким бы суровым он ни был, оказался мягким по сравнению с жестокостью варваров. Умышленная тирания цезарей была, по крайней мере, упорядоченной и умеренной. Но тевтонцы в своей слепой дикости уничтожали без разбора все, что попадалось на их пути. Города и сельская местность лежали в разрухе. А вслед за варварами пришли бедствия еще ужаснее – чума и голод. Обезумевшие от голода матери убивали своих детей и ели их мясо.
Балеарские острова, Картахена и Севилья были разграблены вандалами. К счастью для Испании, вандалы в 429 году проследовали дальше в Африку с горсткой аланов, которым удалось избежать мечей вестготов. Но неистовые свевы, для которых убийства и разрушения были смыслом жизни, остались в Галисии и какое-то время были хозяевами Бетики и района Картахены. Почти все провинции Испании стали последовательно сценой их бесчинств: Лузитания, Картахена, Бетика, Тарракона и Гасконь. В двух последних провинциях воцарились ужасные беспорядки: багауды, усиленные множеством серфов и разорившихся фермеров, повсюду сеяли страх. Заклятые враги Рима, они становились поочередно врагами и союзниками захватчиков. В Тарраконе, где их возглавил отважный Бэзил, они внезапно напали на варваров, что на римской службе, когда они собирались у церкви Тарасоны, и убили всех до единого человека, не пощадив даже епископа. Затем Бэзил присоединился к свевам, с ними разграбил окрестности Сарагосы и, захватив Лериду, взял в плен жителей. Спустя пять лет свевы стали союзниками римлян, чтобы уничтожить багаудов.
Галисия тоже была разорена свевами. Она была центром региона их господства, и именно в ней находились их главные цели. Здесь они грабили и убивали больше шестидесяти лет. Терпение несчастных жителей провинции в конце концов истощилось, и они выбрали курс, который следовало выбрать с самого начала. Они вооружились и перешли к обороне в крепких замках. Иногда им удавалось взять в плен какое-то количество врагов, тогда начинались переговоры и шел обмен пленными или обе стороны требовали заложников. Но свевам вскоре надоел относительный мир, и они возобновили грабежи. Жители Галисии просили о посредничестве, впрочем безуспешно, римских правителей Галлии, или тех частей Испании, которые еще оставались под властью римлян. В конце концов, на свевов напали другие варвары, вестготы, и в 456 году разгромили их в кровавой битве на реке Орвиго. Но это событие не только не освободило Галисию, но и подвергло их новым опасностям. Вестготы разграбили Брагу (без кровопролития), увели в рабство многих горожан, превратили церкви в конюшни и отобрали у священнослужителей всю собственность – включая одежду. Так же как обитатели Тарраконы стали багаудами, жители Браги и окрестностей организовались в банды разбойников. В Асторге вестготы оказались еще более жестокими. Когда они подошли к воротам, город был в руках фракции, которая нацелилась на борьбу за Рим. Вестготы вошли под видом друзей, устроили дикую бойню, увели в рабство множество женщин, детей и церковников, включая двух епископов, разрушили алтари, сожгли дома и разорили окружающую местность. Такая же судьба постигла Паленсию. Затем варвары осадили замок в районе Асторги, однако отчаяние наконец добавило сил жителям Галисии, и гарнизон замка так упорно защищался, что в конечном счете одержал верх.
После возвращения вестготов в Галлию свевы вернулись к бандитизму и зверствам. В Луго одна из банд неожиданно ворвалась в зал, где проходило заседание городского совета. Люди считали, что им нечего бояться, поскольку шла Страстная неделя. Все члены совета были убиты. В Коимбре другая банда нарушила недавно заключенное соглашение и обратила жителей в рабство. Однако вестготы мало-помалу овладели всей Испанией, и жители, хотя и лишились двух третей земли, сочли правление новых хозяев облегчением после того, что им пришлось терпеть от жестоких свевов.
Среди бесчисленных бедствий и социального хаоса оставалась группа людей, не лишившаяся мужества, которая взирала на руины старого мира без особого сожаления и в определенной степени приняла сторону захватчиков против римлян. Это элита католического духовенства, школа Святого Августина. С самого начала вторжения эти священнослужители всеми силами старались смягчить крайности завоевателей: они смотрели на безбрежное море несчастий со своего рода варварским оптимизмом. Последователь епископа Гиппонского (Святого Августина), которому он посвятил свой исторический труд, очевидец вторжений аланов, свевов и вандалов, испанский теолог Павел Орозий утверждает, что варвары, когда они наконец обосновались на полуострове и разделили его, относились к испанцам как к друзьям и союзникам. Около 417 года, когда он писал, уже были испанцы, предпочитавшие свободу и бедность при варварах налоговому гнету римлян. Другой автор – Сальвиан Марсельский, писавший двадцатью или тридцатью годами позже, идет дальше и делает еще более смелые заявления. То, что Орозий описывает как желание слабого меньшинства, становится у Сальвиана единодушной мечтой нации. Ничто не может быть противоестественнее, чем такое направление общественного мнения; но ничто не может быть более ложным, чем заявление этого историка. Наоборот, к чести человечества необходимо заметить, что чувство национального достоинства не так уж ослабело среди подданных Рима, которые, более того, пережили много суровых испытаний, ставших более мучительной карой, чем собственно деспотизм. Пусть люди были слишком слабы или слишком трусливы, чтобы сбросить иго, но они сохранили достаточно гордости, чтобы в сердцах ненавидеть и презирать захватчиков. «Ты избегаешь плохих варваров, – писал Сидоний Аполлинарий, писатель, поэт, дипломат, епископ Клермона, одному из своих друзей. – А я избегаю даже хороших». И его слова являются намного более верным отражением национальных чувств, чем мнение духовенства, которое старалось представить вторжение как Божье благословение. И все же у теологов были уважительные причины писать именно то, что они написали. Во-первых, им не препятствовали какие-либо возвышенные чувства. Патриотизм для них не имел смысла. Здесь внизу их не воодушевляла любовь к своей стране. Их отечеством были небеса. Сочувствие и сострадание их покинуло. Грабежи и убийства, конечно, трогали их, но не слишком сильно. «Какая разница для христианина, который стремится к вечной жизни, как или когда он покинет этот мир?» – вопрошает Орозий после неохотного признания, что свевы и их союзники совершили множество убийств.
