В этой связи нельзя не упомянуть и ту трагикомическую ситуацию, в которой неизменно оказывались как советские, так и «свядомыя» историки, писавшие о восстании 1863 г. Приверженность идеологии обязательно приводила и приводит их к политическому конфузу, очевидному для непредвзятого исследователя.
Так, идеологически предписанное, марксистско-ленинское неприятие самодержавной России заставляло советских историков совершать акт невольного социального «предательства» — становиться в этом восстании на сторону «эксплуататоров» и «классовых врагов». Иначе и не получалось, так как оценивая положительно «революционно-демократическое» восстание польского дворянства и шляхты, историки неизбежно противопоставляли свою идейную позицию «классовым» интересам белорусского крестьянства, эксплуатируемого панами и подпанками.
Еще более ревностное, негативное отношение к императорской России заставляет нынешних, культивирующих «свядомасць» историков, бездумно совершать «предательство» национальное. Воспевая «восстание Кастуся Калиновского», они, с идейно заданной неизбежностью, становятся на сторону национальных угнетателей белорусского народа — польского дворянства и шляхты, исторически выступавших в ассимиляторской роли полонизаторов.
Трагикомизм ситуации в том, что в обоих случаях заданная идеологическая оптика обрекает историков на «предательство» подлинных интересов «класса» или «народа», от имени и в защиту которых они силятся выступать, но неизменно оказываются на стороне их политических врагов.
Для того, чтобы доказать обратное, «свядомыя» историки прибегают к помощи магической оптики национализма. Чудеса исторической прозорливости, позволяющие игнорировать недвусмысленные свидетельства многочисленных исторических источников, творятся с помощью активного использования националистической риторики.
Поэтому в восстании, направленном на освобождение Польши в границах 1772 г., прозреваются «национальные белорусские цели», преследуемые польскими повстанцами. Оказывается, здесь уже было совсем рукой подать до создания Калиновским независимой белорусской государственности. Но в дело вмешался проклятый «царизм», приславший в восставшую «Беларусь» Муравьева-вешателя, и все пошло прахом. Едва не случившуюся «незалежнасць» от России и Польши пришлось спешно отложить до лучших времен.
Чтобы придать наукообразность этому мифологическому сюжету «субъектной истории страны», «свядомыя» историки интерпретируют факты разрозненных выступлений отрядов польско-католической шляхты как «национально-освободительное» восстание белорусского народа, направленное против российских угнетателей. Их болезненное воображение, распаляемое воинствующей русофобией, порождает фантастические образы героических белорусов, которые бросили смелый вооруженный вызов своему всесильному национальному врагу — Российской империи. Народным вождем антироссийского восстания назначается польский шляхтич В. К. Калиновский, скромная политическая роль которого в качестве одного из деятелей польского революционного подполья, раздувается до гротескных, буффонадных размеров
[41].
И этому аномальному явлению есть вполне рациональное объяснение. Националистам, как историкам, так и оппозиционным политикам, нужен яркий, привлекательный образ «героя», который можно преподнести в качестве общенационального символа, способного объединить и мобилизовать разрозненное и пассивное белорусское общество на почве агрессивной русофобии и радикальных антироссийских настроений. Если в современной Украине эту роль успешно выполняет параноидальный националист Степан Бандера и его кровавые подельники, то в Белоруссии торжественная презентация подобных преступных особей в качестве общенациональных «героев» неизбежно вызовет негативную реакцию как в обществе, так и у нынешних власть предержащих.
Для оппозиции выдвижение в качестве объединяющих символов нации одиозных «героев» — националистов, сотрудничавших с нацистами во время оккупации страны, — политически проигрышный вариант. Но политическая нужда в подобных персонажах, призванных исполнять историческую роль великих предтеч, отцов-основателей современной «белорусской нации», всегда есть и, как правило, нужда острая. Коли нет своих, этнически безупречных героев и творцов «национальной» культуры, в таковые верстаются герои и творцы польские. Вот и Калиновский, извлеченный из исторического забытья в советское время, в наши дни был превращен, с помощью новейших средств вербализации и визуализации, в актуальный мифологический персонаж «национальной истории»
[42].
Викентий Константин Калиновский, пропагандист, один из руководителей польского восстания в Северо-Западном крае
Теперь понятно, почему идейно-символические и мобилизационные функции, которые у националистов украинских традиционно возлагаются на образ Бандеры и его патологических подручных, белорусские националисты возложили на этого провинциального деятеля польского восстания. Да и наследие, оставленное Викентием Калиновским, было, с их точки зрения, вполне подходящим — апология революционного террора, социальный и политический популизм, патологическая русофобия и ярко выраженные симпатии к унии.
Благо, и стараться в создании образа нужного им «героя» не было никакой надобности. Белорусская советская историография и пропаганда вкупе с творческой интеллигенцией давно справились с этой несложной задачей. О «пламенном революционере» Калиновском писали в советских исторических учебниках, монографиях и популярных книжках. Его именем названы улицы, ему поставлены памятники, созданы скульптуры и написаны картины, выдержанные в лучших традициях социалистического реализма. Одним словом, высокоидейный и художественно выполненный миф о первом белорусском «революционном демократе» был уже сотворен, оставалось только обновить его в соответствующем национальном духе и творчески использовать для достижения своих идейно-политических целей.
