Элиза Лукас – примечательная фигура в истории индиго. Она родилась в Антигуа, где ее отец служил офицером в английской армии. В 1738 году, когда ей было пятнадцать лет, она, ее родители и сестра Полли переехали в Чарльз-Таун, который Элиза радостно описывала в письмах как «самый веселый» город в Южной Каролине (город старательно поддерживал свою репутацию: именно там в 1920-х годах был изобретен скандально известный чарльстон). Семья планировала возделывать три плантации, унаследованные от деда Элизы, и начать новую жизнь вдали от полей сражений. Однако в 1739 году подполковника Джорджа Лукаса призвали обратно на Антигуа, поскольку там шла подготовка к неизбежному, как все понимали, столкновению с испанцами. Мать Элизы была больна или, по крайней мере, крайне истерична, но отказ ее супруга от воинского призыва мог быть расценен как предательство, поэтому он оставил Элизу за старшую в доме. Отец и дочь будут часто писать друг другу, их письма станут частью наследия Америки, но они никогда больше не увидятся – Джордж умрет восемь лет спустя, находясь в плену во Франции, а Элиза станет одной из самых знаменитых женщин в истории первых американских поселенцев. Отчасти это объяснялось тем, что она была матерью важных политиков раннего периода своей страны – Томаса и Чарльза Котсуорт Пинкни. Но индиго также сыграло свою роль.
Элиза Лукас Пинкни изображается в американских книгах по истории как этакая мать нации, пример из XVIII века для ее сестер ХХ. Обычно ее описывают как просвещенную молодую женщину, которая обучала рабов, ставила семейные обязанности на первое место и, что самое главное, со спокойным бесстрашием принимала главные американские добродетели – риск и тяжелую работу. Об Элизе очень часто рассказывают, как она – об этом сама Элиза писала подруге в письме – вставала в пять часов, «читала до семи, а потом гуляла в саду или в поле, следила за тем, чтобы все слуги занимались порученным им делом, а потом завтракала». Первый час после завтрака она занималась музыкой, следующий час – «за тем, чтобы вспомнить то, что я изучила хуже всего [!], потому что без практики даже эти крохи будут потеряны», а остаток дня проводила, обучая сестру и двух рабынь чтению и тому, что она называла «планирование». Скарлетт О’Хара, съешь свое вымышленное сердце: эта женщина была настоящей южной красавицей, которая полностью управляла своей жизнью. Она была столь же энергична, сколь и набожна, и получила предложение руки и сердца от своего мужчины – адвоката по имени Чарльз Пинкни, внука капера, который отправился на Ямайку в 1688 году. Пинкни сделал Элизе предложение в 1744 году, через четыре недели после смерти его первой жены. Четыре месяца спустя, когда невесте исполнился двадцать один год, они поженились.
Но все это в будущем, а знакомство Элизы с индиго произошло в 1739 году – с прибытием из Антигуа конверта, из которого высыпалась горсть желтых семян. Элиза была прагматиком, мать постоянно колебалась и мучилась сомнениями, а отец был мечтателем. В воображении Джорджа Лукаса рождались образы прибыльных урожаев, полностью созревших растений, полученных из семян, которые он посылал в своем письме. Один раз он послал люцерну, в другой раз решил, что имбирь сможет обогатить его семейство. Но единственной идеей, которая действительно зацепила обоих, отца и дочь, оказалось индиго. «Я возлагаю на индиго больше надежд, чем на все остальное, что я пробовала», – писала Элиза.
Первые урожаи были крайне неудачными – по двум причинам. Первой стала погода: «У нас вырос прекрасный урожай из семян индиго… и мороз погубил его прежде, чем растения высохли, – извиняющимся тоном писала Элиза. – Я выбрала самые лучшие из них и посадила, но осталось не больше сотни кустов». Вторая причина была более тревожной: саботаж. В 1741 году Джордж послал к Элизе человека по имени Николас Кромвель, чтобы помочь ей переработать растения в краситель, то есть ферментировать их в чанах и высушить в виде лепешек, чтобы в дальнейшем экспортировать. Однако Кромвель не хотел, чтобы Элиза добилась успеха – в конце концов, почему он должен ставить под угрозу урожай своей семьи дома, взращивая конкурента, – и намеренно разрушил чан. Много лет спустя Элиза вспоминала в письме к своему сыну Чарльзу Котсуорту, что тот «причинил огромный ущерб производству… сказал, что раскаивается в том, что пришел… и влил в чан большое количество известковой воды, чтобы испортить краску». Она написала отцу, что Кромвель – «портач и неумёха», и уволила его.
На следующий год она попыталась снова вырастить индиго и получить краситель: Элиза была полна решимости добиться успеха. К ее ужасу, урожай был съеден гусеницами и сожжен солнцем. Четвертый год был еще хуже, и только в 1744 году Элиза получила первый успешный урожай индиго в Южной Каролине. Позже она раздала саженцы другим владельцам плантаций, исходя из теории, что если они собираются вырастить достаточно индиго Южной Каролины, чтобы удовлетворить потребности английских красильщиков, то им нужно выступить единым фронтом. К 1750 году Англия импортировала из Каролины тридцать тысяч килограммов индиго
[220], а к 1755 году общий объем экспорта достиг почти пятисот тонн. И это был не первый случай, когда в Америке выращивали индиго: в Каролине переселенцы и раньше предпринимали подобные попытки, в других южных штатах индиго уже успешно выращивали. Элиза знала об этом, но, возможно, не была осведомлена, что коренные американцы традиционно использовали другие виды индиго, которые могли бы противостоять погоде и насекомым лучше, чем полученные ею импортные семена.
На протяжении веков майя на полуострове Юкатан делали для своих фресок яркую бирюзовую краску, смешивая местный вид индиго со специальной глиной, называемой «палыгорскит». До 2000 года
[221] европейцы не могли понять, как получался этот пигмент; оказывается, молекулы индиго захватывались молекулярной решеткой глины и закреплялись на ней. Пигмент был невероятно ярким и таким же интенсивным, как покрытые медной эмалью плитки на самых красивых персидских мечетях, поэтому вплоть до 1960-х годов люди верили, что синяя краска майя делалась из металла, а не из растения. Ацтеки пошли еще дальше, чем майя: они использовали индиго в качестве лекарства, а не только красителя, называли его икилит и поклонялись ему. Также известно, что они обмазывали этим красителем тела своих жертв, прежде чем вырвать их сердца
[222]. Когда в Америку пришли испанцы и завоевали ацтеков, они запретили использовать символику смерти, но сохранили сам пигмент.
Синяя краска майя
Доминиканская церковь Сан-Херонимо Тлакочауая – одно из сокровищ долины Оахака в центральной Мексике. Снаружи она кажется формальным образцом раннего испанского барокко, но внутри вас может поразить буйство цветов и завитков, созданных в XVI веке и образующих красочные джунгли на всех внутренних стенах. Это праздничный эдемский сад, резко контрастирующий с более упорядоченными изображениями природы, принятыми в большинстве европейских церквей того времени. Рисунки были созданы местными художниками. Они использовали два основных местных пигмента – индиго и кармин, и даже сегодня оригинальные краски все еще остаются яркими, хотя они практически не реставрировались. Но если внутри церкви краски не поблекли, вне ее они, несомненно, стерлись из памяти людей. В течение практически всего века кошениль, индиго и почти все иные природные пигменты почти не упоминались ни в долине Оахака, ни где-либо еще в Мексике. Но затем, в 1990-е годы, европейская и американская мода возжаждала всего «натурального», и внезапно всем потребовалось отыскать старые краски.
