Далее де Менонвилю предстояло добраться до Мексики, но испанцы начали что-то подозревать. «Разве в вашей стране не растут различные растения?» – спрашивали они. Де Менонвиль ответил, что растут, но в Центральной Америке можно найти поистине превосходные образцы. А потом наступило время ожидания: шесть месяцев, в течение которых для нетерпеливого ботаника «время летело на свинцовых крыльях». Затем он избрал новую стратегию, которая, судя по всему, идеально подходила ему по характеру. «Притворяясь, что мною движет переменчивость и непостоянство характера, часто столь несправедливо приписываемое французам, я сделал вид, что меня одолевает скука от долгого пребывания в Гаване». Испанцам, без сомнения, тоже наскучили его галльские вздохи и гарцевания, поэтому, радуясь тому, что их предубеждения получили подтверждение, они помогли Менонвилю получить драгоценную визу в Мексику. Еще больше национализма и стереотипов де Менонвиль встретил в оживленной гавани, когда договаривался о билете. «Хозяин почтово-пассажирского судна просил не меньше ста долларов: требование было непомерным, но рассуждать было бесполезно: его жадность было не сломить. На все мои доводы он отвечал истинно испанской флегмой и хладнокровно сунул в карман мои деньги, ни разу не вынув изо рта сигары».
В Веракрусе, где, кстати, де Менонвилю страшно понравилось ананасовое мороженое, нашелся другой способ добиться желаемого: он буквально влез в испанское нутро. Корень растения халап, оказывающий слабительное действие, был настолько востребован (несмотря на наличие острого перца, который, несомненно, мог произвести аналогичный эффект), что город Джалапа, который снабжал мексиканский мир этим природным лекарством, был назван в его честь. До прибытия де Менонвиля страдающие запорами жители Веракруса приобретали дорогостоящее лекарство в Джалапе, расположенной в ста километрах от города. Молодой ботаник облегчил им жизнь, показав, где поблизости можно отыскать это растение.
Это было не единственное местное средство, которое использовали испанцы. С первых лет после завоевания Центральной Америки они использовали кошениль не только как краситель, краску и косметику, но и как лекарство. Когда Филипп II был болен, ему подавали смесь из жуков и уксуса на серебряной ложке. Врачи накладывали ее на раны, рекомендовали для чистки зубов и, по словам врача Филиппа Франсиско Эрнандеса, использовали ее «для облегчения недугов головы, сердца и желудка». Любопытно, что современная фармацевтическая и пищевая промышленность рассматривают кошениль как безвредный краситель, в то время как на протяжении тысячелетий она ценилась не только за цвет, но и за способность исцелять недуги
[110].
Обнаружение слабительного мгновенно сделало де Менонвиля героем, и он воспользовался этим, чтобы продолжить свои тайные исследования, когда узнал, что горный город Гуаксака (ныне Оаксака) является главным центром производства кошенили. Но губернатор, услышав о его расспросах, быстро заподозрил неладное и сказал де Менонвилю, что тот должен покинуть это место на первом же корабле, и на этот раз отчаяние молодого авантюриста было настоящим. «Я вернулся на свою квартиру в смертельном отчаянии: я ходил взад и вперед, бросался то на стул, то на кровать, раскачиваясь из стороны в сторону с такой силой, что рисковал разбить голову». То, что позднее он назвал «голосом страдания», начало критиковать его: «Твой четырехлетний план терпит крах: четыре года потеряны для профессии, которую ты выбрал сам, королевская субсидия растрачена понапрасну и глупо исчезла, ты потерпел неудачу при осуществлении попытки, предпринятой вопреки советам твоего отца, друзей и всех остальных». Но тут заговорил другой голос – то ли рассудка, то ли безрассудства, – напомнив ему, что в ближайшие три недели корабли из Веракруса не выйдут. Возможно, если он поторопится, то сможет преодолеть шестьсот километров до Оаксаки вовремя. Де Менонвиль записал себе в дневник твердую директиву: «Ты непременно должен, – сказал я себе, – проникнуть вглубь страны, несмотря на отсутствие паспорта, и ты должен унести руно, несмотря на всех драконов на пути».
И вот тут-то началось настоящее приключение: днем позже в три часа ночи де Менонвиль перебрался через городскую стену и отправился в невероятное путешествие. Он надел широкополую шляпу, взял четки и несколько «опрятных» предметов одежды, чтобы его передвижение имело вид «прогулки, а не путешествия». Он избегал платных ворот, останавливался у индейцев, делал вид, что постоянно сбивается с пути, чтобы объяснить свой странный маршрут, и назвался каталонцем с франко-испанской границы, чтобы объяснить свой странный акцент.
Плохие дороги, ужасная погода, несколько дней без еды, опасности: испанские солдаты и бушующие потоки – все это случалось с ним во время его путешествия, но де Менонвиль дрогнул только тогда, когда встретил в индейской хижине красивую женщину. «Она была почти обнажена, на ней не было ничего, кроме муслиновой юбки с оборками, отделанной розовым шнуром, и сорочки, оставлявшей плечи обнаженными. Я искал в ней недочеты, но даже самый тщательный осмотр не обнаружил никаких недостатков. Узнав, что она замужем и у нее есть дети, я понял, что это только сделало ее более интересной в моих глазах, а от ее прелестей я просто потерял голову». Француз был близок к тому, чтобы вытащить из кармана золотую монету, чтобы купить ее благосклонность, но тут его бдительный внутренний голос снова заговорил. «Уходи, – сказал он, – или твои планы на четыре ближайших года пойдут прахом». И я вышел из хижины, не сказав ни слова, не осмелившись еще раз взглянуть на нее, и, вздыхая, потащился вперед».
Через несколько дней, найдя лошадь, спутника и узнав точное направление (последнее – от «кругленького и веселого кармелита»), де Менонвиль прибыл в маленькую деревушку Галиатитлан и наконец впервые увидел на листьях кактуса то, что, по его мнению, могло быть сокровищем, ради которого он так далеко забрался и так рисковал. Он соскочил с лошади, делая вид, что поправляет стремена, и юркнул в гущу растений. Увидев, что к нему направляется хозяин-индеец, де Менонвиль завел, как ему казалось, непринужденную беседу. Стараясь скрыть волнение, он спросил его, для чего нужны эти растения. Когда ему сказали, что это для «выращивания граны», де Менонвиль изобразил удивление и попросил разрешения посмотреть.
«Но я удивился уже искренне, когда он принес мне насекомое, потому что вместо красного, которое я ожидал увидеть, было другое, покрытое белым порошком», – писал де Менонвиль. Был ли это ложный конец его поисков? Неужели он забрался так далеко не за тем насекомым? «Меня терзали сомнения, – писал он. – А чтобы их разрешить, надо было раздавить одно из них на белом листе бумаги, и каков был результат? Пятно приобрело оттенок королевского пурпура. Опьяненный радостью и восхищением, я поспешно покинул индейца, бросив ему две монеты за труды, и во весь опор поскакал, догоняя моего спутника». Обнаружив, что красную краску делают из белых насекомых, де Менонвиль «даже задрожал от восторга», как он радостно записал в своем дневнике. В ту ночь, несомненно, его сны были наполнены грандиозными планами создания огромной французской национальной красочной промышленности, заслуги которой в будущих исторических книгах будут приписаны непосредственно Тьерри де Менонвилю. Хотя эти мысли делили свое пространство в его голове с более практическими заботами: «мне придется привезти в безопасное убежище животное такое легкое, такое податливое, которое так легко раздавить: животное, которое, однажды отделившись от растения, никогда не сможет поселиться на нем снова».
