Что еще интересно: чиновники в любой среде вначале пробуют завоевать и отгородить свою независимую территорию, а затем принимаются ее расширять. Гущин с Юмашевым теперь уже почти постоянно были заняты какими-то делами, о которых я в дальнейшем узнавал случайно и не от них. Вдруг ко мне примчался сотрудник «Крокодила» Виталий Витальев (позже он эмигрировал в Австралию и неплохо там устроился); оказывается, на английском вышла книга избранных статей из журнала (Витальев регулярно публиковался в «Огоньке»), а ему ничего не заплатили. «Присылайте его и других ко мне, разберемся и доложим», – сказал Гущин. Как-то договаривались… Когда я в следующий раз оказался в Париже, мне там передали конверт с гонораром за перепечатки из «Огонька». По возвращении я его надлежащим образом оприходовал и сдал в бухгалтерию под положенные расписки. Мой зам пожал плечами: «Зачем?» Он сосредоточенно продолжал разворачивать предприятия вокруг журнала. Я бы ничего не имел против, если бы это приносило ощутимую пользу для всех сотрудников. Между тем множились вокруг какие-то фонды для борьбы с ужасными болезнями. Фонды освобождались от пошлин, но для несчастных больных завозили телефоны и телефаксы, о которых я тоже узнавал случайно. Я закрывал эти фонды один за другим, но они возникали под другими названиями и в других местах. Мне раз за разом объясняли, что время сейчас такое – хороший чиновник может хорошо заработать, ничем не рискуя. «Да и прикрытие, – вполголоса добавлял мой заместитель, – у нас тоже есть». А я представлял себе наш чистый журнал в центре шумной аферы и, вздрагивая, отказывался. С моим заместителем мы все больше оказывались как бы в разных измерениях, убежденные в собственной правоте – но по отдельности каждый. Вокруг журнала возникали целые базарчики, соединенные с «Огоньком» только лишь его добрым именем, под которое можно было тогда получить все, что угодно. Денежные заботы поглотили моего заместителя полностью, и пришлось для работы взять еще одного. Выгнать прежнего? Как и зачем? Все становилось похоже на борьбу с тараканами в коммунальной кухне, где кажется, что усачи приходят и уходят, когда им вздумается.
Почти все пошло в открытую. В журнал захаживали какие-то серьезные люди с военной выправкой и стальными глазами, но стучались они к моему заму, а не ко мне, и, что странно, рукописей не приносили. Не знаю, откуда они были, может быть, это и хаживала та самая «крыша»? Многие идеи моего заместителя все больше совпадали с рекомендациями, внушаемыми мне на регулярных втыках в КГБ, но и это вполне могло быть случайным совпадением. Мне надоела либеральная мания преследования, да и время резко поменяло свои стандарты. Кроме того, Гущин был работником номенклатурным и, даже решившись переместить или уволить его, я должен был бы согласовывать и объяснять это сто раз, да еще и в письменной форме. Представляю себе эту склоку!
Я уже говорил вам об универсальности чиновничьего счастья. Ситуация в «Огоньке» один к одному повторяла происходящее в российском правительстве. Загадочные решения, высокие интересы… При этом ежу понятно, что многие руководители «дуют на сторону», «гребут под себя», пылко рассуждая про народное благо. Люди эти оглашают лучшие намерения, пекутся об общем процветании, но, странным образом, благ прибавляется только у них самих. Убрать таких людей невыносимо сложно, потому что каждый укреплен в сети взаимовыгодных связей, которая способна поддерживать очень долго. Большинство удач моего зама естественно вписывалось в общегосударственный стиль, потому что было «лично его»; огоньковская ситуация напоминала общегосударственную, так как строилась по одинаковым правилам. Я упустил вожжи (или рысаки были уже не по мне). Увы, и я, и многие российские руководители с большим опозданием поняли, насколько важно держать процесс под контролем. Государство Российское сегодня не очень спешит принимать законы, нормирующие чиновничьи выкрутасы. Если в Америке чиновника могут снять с должности за несколько бесплатных билетов на баскетбол, полученных им в подарок, то в России, как вам известно…
В общем, то, чему я противостоял несколько лет назад в отдельно взятом журнале, сегодня разбушевалось в масштабах большой страны. Процесс последователен и пока что неостановим…
А дел у меня хватало и, кроме этого, на журнал жали со всех сторон, я беспрерывно ездил на очередные накачки; в родимом Верховном Совете провели специальное заседание комиссии по обороне, чтобы заклеймить мое непатриотичное поведение (помню, как тетка с депутатским значком орала, обращаясь к присутствующим генералам и тыча пальцем в меня: «Да не слушайте вы этого щелкопера!»). Председатель КГБ Крючков вызвал меня на Лубянку и крыл не только лично от себя, но и от имени Горбачева («Михаил Сергеевич поручил предупредить вас!..»).
Взрывы общегосударственных конфликтов отражались на страницах журнала. Хирели в стране искусство и литература; Гущин тоже считал, что литература с искусством – дело неприбыльное, а значит, десятое; конфликты между моим замом и теми, кто вел раздел литературы и искусства, участились. Конфликтовать начал и я, тем более что самые общественно острые материалы шли через эти отделы – начальственное возмущение давно уже проливалось на них. Но чиновники умеют достигать своего. Они отлично знают, чего хотят; причем какими-то невидимыми нитями связывают свои желания в единый клубок и на глазах усиливают друг друга. Серые начинают и выигрывают – истина, которая слишком уж часто подтверждается.
В журнале сложилось как бы два центра. Один продавал-покупал, принимал загадочных визитеров со стальными глазами и завозил во все еще нищую страну некие нужные ей товары. Другой – поддерживал либеральную репутацию еженедельника. Эта репутация оставалась высокой: я подряд получил несколько очень важных международных премий; цитаты из «Огонька» фигурировали во всех сводках авторитетных мнений, составляемых мировыми агентствами. Очереди за журналом в Москве выстраивались спозаранку по-прежнему, но делать его было все труднее.
Я говорил уже, что чиновники обладают замечательным качеством: они, как раковая опухоль, постоянно стремятся врасти во все окружающее. Редакционные конфликты множились; Гущин уверенно подчинял себе издательское дело, видя в нем чистый бизнес; так, наверное, можно производить шахматные фигурки, не умея играть в шахматы. Что же, пользуясь формулой из газеты «Правда», можно было сказать, что новые отношения врывались в старые стены. Разворачивался и уходил из-под контроля рекламный бизнес, возникла и прикрылась видеопродукция. Самое обидное, что постепенно журнал переставал быть тем ансамблем единомышленников, который и принес ему славу. Отношения с заместителем становились хуже и хуже; я ощущал, как все больше устаю от его неутомимости.
Не хочу утомлять вас подробностями. О том, например, как после всех правок и читок в статью о моем приятеле, хорошем певце Иосифе Кобзоне, вдруг вписывалась глумливая фраза. Куда-то исчезали важные, очень острые материалы, а один из них, заказанный мной в Израиле у писателя Юрия Милославского, оказался так изуродован, что мне до сих пор перед человеком стыдно. Я не успевал всего делать сам и понимал, что упускаю вожжи редакционного дилижанса. Меня уже начали обманывать почти в открытую; один случай был особенно неприятен.
Я оказался в Нью-Йорке одновременно с известным российским мракобесом, генералом Филатовым, главным редактором «Военно-исторического журнала». Журнал этот был изданием откровенно черносотенным, начал печатать даже главы из «Майн кампф» Гитлера, как рекомендованное чтение для армейских патриотов. Но в Америке (что с этой публикой частенько случается) генерал-редактор (позже он, кстати, поработал и пресс-секретарем у Жириновского) начал угодливо стучать хвостом. На одном из каналов нью-йоркского общественного «Паблик радио» он дал интервью, где поведал, что главной задачей советского вторжения в Афганистан было, оказывается, отсечь исламскому миру пути дальнейшего продвижения на Запад, спасти ближневосточных друзей Америки и укротить Иран. Знакомый американец-редактор с радио переписал мне пленку с интервью, а я с оказией отправил эту пленку в двух экземплярах в «Огонек», приказав немедленно расшифровать запись и опубликовать. Через день позвонил и убедился, что копии пленки получены и Гущиным, и Юмашевым. А через пару дней, раньше, чем меня ожидали, я сам возвратился в журнал. Примчался в редакцию, спрашиваю о материале: Гущин и Юмашев, потупясь, но в один голос, отвечают, что пленки куда-то пропали. Обе сразу, из запертых сейфов… Позже мне рассказали, что генералу Филатову была выволочка за американскую болтовню, но мне от этого легче не стало. С некоторых пор любой, даже самый недолгий мой отъезд из «Огонька» таил опасность для репутации журнала.
