А молчание тем временем затягивалось.
Вакагасиры переглядывались с сайко-комоном, но не смели сказать и слова — ждали оябуна. Я же мог выдохнуть спокойно — увидел, как уголки губ Кейташи дернулись. Он сначала напрягся, когда я начал речь, но потом не смог сдержать небольшого выплеска эмоций. Улыбку подавил, но вот уголки губ дернулись. Пусть на миллиметр, всего лишь на чуть-чуть, но для опытного физиогномиста это немало.
Сэнсэй тоже молчал. Только кивнул, как будто одобряя моё решение. Или одобряя мои слова. Ну да, это смелый шаг, ведь назад вряд ли будет путь.
— И чем же вызваны такие слова? — спросил наконец Кейташи Сато.
— Да, чем? Ты же можешь очень хорошо подняться в нашем клане. Со временем можешь даже стать правой рукой оябуна! — проговорил сайко-комон.
Старший советник был на втором месте после оябуна в иерархии якудза, поэтому мог позволить себе говорить после босса. Вот вакагасиры должны ещё помалкивать, а сайко-комон уже мог открывать рот.
Я покачал головой:
— Я принял решение идти дальше в политику. Хочу дальше добиваться свобод и разрешений для людей, чьи щеки всё ещё изуродованы татуировками веточек сакуры. По большому счету, я могу остаться в якудза, но… Смогу помочь только десяткам, может сотням людей, а мои амбиции простираются не меньше, чем на миллион. Да-да, именно миллион, примерно столько хининов живет в Японии, но всё ещё остается в роли изгоев и народа неприкасаемых. Я хочу стать первым аристократом, который вышел из хининов. Первым из низов, на которого смогут равняться другие люди.
— Ты хочешь славы? Денег? Богатства? — спросил оябун.
— Нет, ничего из этого. Я знаю, к чему приводят три эти составляющие и Сэтору Мацуда и его отец тому яркие примеры. Когда у человека есть всё, то ему становится скучно и он, вместо того, чтобы помогать другим людям, начинает наслаждаться их мучениями. Ведь счастливчик живет в теплом доме, ест вкусную еду, пьёт вволю, а остальные… А остальные должны работать, сгибаясь в три погибели, чтобы обеспечить счастливчику подобное существование. А почему так? Потому что когда-то древний предок смог ухватить птицу счастья за яйца? Но в этом нет никакого участия нынешнего счастливчика. И я хочу это самое счастье разделить среди всех людей. Показать, что и среди хининов есть достойные хорошей жизни люди…
— Да ты революционер? — поднял бровь оябун. — Ты хотя бы представляешь, что тебя сожрут с говном, если ты только осмелишься выступить против аристократов?
— Представляю… Поэтому и хочу сам стать аристократом! — ответил я, не отводя глаз от немигающего взгляда Кейташи Сато. — Хочу показать, что прошла пора кичиться замшелыми портками давно умерших предков. Наступает время выживания под солнцем, и выжить смогут более приспособленные, а не те, кто волею судеб сорвался с аристократического хуйка, а не с мужицкого члена. Я хочу перевернуть эту загнившую систему, будет много возни, будет много неприятностей, но это не идет ни в какие параллели с путем якудза, поэтому я и хочу выйти из ваших рядов. Мои друзья сами вольны решать — уйдут они со мной или останутся в якудза.
Оябун опустил голову. Снова воцарилась тишина. Я даже подумал — не перегнул ли палочку? Не слишком ли много на себя взял?
Кейташи поднял голову и неторопливо осмотрел каждого из моей команды.
— Я поддержу Изаму, господин Сато, — в нарушение принятого этикета подал голос сэнсэй. — Я хочу с ним уйти из Казено-тсубаса-кай и продвигать ту справедливость, которую мы видим. А если будут по нам стрелять, то пусть не задевают клан якудза…
— Я тоже с ними, — встрял Киоси. — Куда босс, туда и я. Конечно, если он меня возьмет туда, а то говорит, что я пока не годен не в звезду, ни в Красную Армию. Не понимаю, о чем он, но я всё равно с ним.
— А для меня оказалось, что настоящее родство находится в приоритете над интересами якудза. Я не готов ещё отказаться от отца и матери, господин Сато. Прошу вас отпустить меня вместе с господином Такаги.
— Ну а от меня вы и сами захотите избавиться, — хмыкнул Ленивый Тигр. — От меня же одни проблемы. Так что я только окажу благо клану, если выйду из него.
Оябун тяжело вздохнул. Ага, это он начал спектакль для своих вакагасир и сайко-комона. Если бы мы были наедине, то просто послал бы нас на три буквы, да и забыл бы наши имена, но надо было держать лицо и выказывать сожаление. Всё-таки уходят два человека, которые здорово помогли Казено-тсубаса добиться такого положения. Я имею в виду сэнсэя и себя.
— Что скажете, сыновья мои и дочь? — обратился Кейташи к вакагасирам и сайко-комону. — Стоит отпускать таких ценных людей?
— Конечно же не стоит, — помедлив, ответил сайко-комон. — Но раз они приняли решение, а мотив этого решения высокодуховен, то… Оябун, эти ценные люди ещё не раз пересекутся с нами на пути, по которому собрались идти, поэтому я думаю, что нам лучше двигаться по горной тропе с приятелями и поддерживать друг друга, чем ругаться на узкой тропке и бояться повернуться спиной.
— Порывы молодого человека благородны. И сам он всегда боролся за правду. Думаю, что рано или поздно, но наступит тот миг, когда придется дать поручение, не вполне сочетающееся с его принципами. И не хотелось бы, чтобы это поручение было провалено, а сам молодой человек подвергнут наказанию. К тому же, сайко-комон сказал правильные слова — лучше идти по пути друзьями, чем ругаться и драться на узкой тропе.
— Мне больше всего будет не хватать малыша… — начала было Мизуки.
— Меня? — округлил глаза Малыш Джо.
— Заткнись, — оборвала его Мизуки. — Я говорю про Изаму. А ещё больше не будет хватать наших посиделок с сэнсеем Норобу. Хотя… Что-то мне подсказывает, что вы не сможете долго ходить безнаказанными — вы рано или поздно, но вернетесь к нам.
Я же упрямо покачал головой. Даже если придется иметь дело с якудзой, то вступать в их ряды я не собираюсь — будет хуже для них же самих.
— Вернетесь-вернетесь, — хмыкнула Мизуки. — Я это чувствую…
— А мою девочку чуйка редко подводит, — почти также хмыкнул и оябун. — Что же, возражений я не услышал. Тогда я отпускаю вас, дети мои. Отправляйтесь в своё опасное плавание и не забывайте названного отца.
На Киоси, Тигра и Малыша было жалко смотреть — они едва не расплакались после таких слов. Чтобы их взбодрить, я положил руку на столик, растопырил пальцы и вытащил нож. Всё внимание друзей переключилось на меня.
Я знал, что должен отрезать мизинец и принести его в качестве извинения за свой подобный проступок. Знал и был готов к этому. Даже не стал закусывать край воротника, а заранее загнал все чувства в далекий уголок сознания, чтобы стоном не показать свою слабость.
Холодная сталь коснулась фаланги пальца и под остротой клинка распался на две половинки белесый волосок.
— Прекрати! — выкрикнул оябун. — Ты мне сейчас тут всё кровью зальешь, а потом свой палец, как ящерица хвост, отрастишь у сэнсэя. Подобный фокус я видел, поэтому мне его снова показывать не надо. Придумайте что-нибудь другое!
