– Тогда почему ты здесь? Иди! А то еще пропустишь что-нибудь важное, – бросил Краснов неожиданно зло. Дуня опешила:
– Ну, а со мной ты так за что?
Семен обернулся, но в сгущающихся на улице сумерках она все равно не смогла разглядеть его лица.
– Извини, – с шумом выдохнул он. – Ты права. Знаешь, мне сейчас правда лучше побыть одному.
Семен крутанулся на пятках и помчался вниз по ступенькам к пляжу. Дуня с силой закусила губу. Гордость не позволяла пойти за ним следом. А беспокойство за него не давало уйти. Вжимая пальцы в металлические перила, Дуня взволнованно наблюдала за тем, как Семен размашисто шагает все ближе и ближе к морю. Как садится и замирает, уставившись на дотлевающий на горизонте закат. Напряженный до невозможности. И такой неправильно одинокий. Сейчас Семен напоминал ей маленького потерянного мальчика, которого ей до зуда в пальцах хотелось пожалеть. Но это было неправильно. Уже тогда что-то подсказывало Дуне, что жалости он не только не примет, но и никогда не простит. Вместе с этим потерянным мальчиком в Семене уживался вполне себе взрослый мужчина. Крепкий мужчина, гордый. Сильный и волевой. Который так целовался, что… Дуня отвела ладонь от перил и осторожно потрогала губы. Который целовался так, что у нее и теперь горела кожа. Словно он на ней выжег клеймо. Конечно, в своих мечтах она много раз представляла этот поцелуй, но… её мечты и близко не стояли с реальностью. Не стояли с реальностью, да и не готовили к ней.
Не чувствуя под собой ног, Дуня слетела с лестницы. Наклонилась, чтобы снять обувь, и, стараясь ступать бесшумно, поравнялась с Семеном. А потом так же тихо, не привлекая к себе внимания, опустилась рядышком с ним. Их руки едва не соприкасались мизинцами. И в этой несостоявшейся близости было что-то такое, от чего у нее дыхание замирало, и сердце сбивалось с ритма.
К вечеру стало гораздо прохладней, но, несмотря на охвативший ее озноб, Дуня и не думала уходить. И в какой-то момент ее терпение было вознаграждено. Тяжело вздохнув, Семен закинул руку Дуне на плечи и осторожно прижал к себе. Его большое тело было ненормально горячим. Как печка на старой еще дедовской даче. Дуня уткнулась носом Краснову в подмышку. Вдохнула его терпкий аромат. Неглубоко, чтобы он не догадался, что она, может, только им одним и дышит.
– Зря это все, – шепнул Семен ей в волосы.
– Что именно?
– Все. Ничего ведь у нас не будет, Дунь. Так, только нервы друг другу попортим.
– А не будет-то почему?
– Потому что разные мы. Слишком разные, чтобы у нас с тобой хоть что-нибудь вышло.
– А с Сандаловой вы, выходит, одинаковые? – вспылила Дуня, удивляясь тому, сколько горечи просочилось в её тихий голос. Семен замер. Отстранился, внимательно вглядываясь в Дунино лицо, но все же вряд ли что-то разглядев в темноте.
– Если только в одном.
– И в чем же?
– Ты не поймешь. Да это и не важно.
Дуня затихла, обдумывая его слова. Семен медленно разорвал их объятья и встал. С опозданием Дуня последовала его примеру. Обхватила себя за плечи в безуспешной попытке согреться и, стуча зубами от холода, проговорила:
– Знаешь, думаю, ты мне соврал.
– Когда?
– Когда сказал, что ничего не боишься. Да ты напуган, может, больше нас всех. И все твои слова о том, что ты знаешь, как сложится твое будущее – полная чушь. Ни черта ты не знаешь. Ни чер-та! Ты в таком ужасе, что боишься даже попробовать…
– Что?
– Что-то стоящее! Мне кажется, ты настолько привык к плохому, что сам избегаешь хорошего. Оно тебя безумно страшит. И ты бежишь от этого хорошего, как от чумы, – выпалила Дуня. – Семен…
– Что?
– Ты думаешь, что недостоин? – затаила дыхание.
Из-за тучи выкатилась круглая, как блин, луна. В ее холодном голубом свете глаза Семена блеснули.
– Ты спятила, – усмехнулся он, после чего развернулся и ушел, ни разу не оглянувшись. Возможно, будь Дуня чуть более уверена в себе, она бы побежала за ним. И ведь дожала бы! Но вот как раз уверенности ей и недоставало. Уже спустя минуту собственные слова и нелепые вопросы Дуне показались такими самонадеянными, что ей стало до невозможного стыдно. С чего она вообще решила заняться этим глупым психоанализом? В конце концов, у происходящего было гораздо более простое объяснение. Она ему просто не нравилась. И вся обходительность Краснова объяснялась лишь тем, что он хотел поступить с ней, влюбленной дурочкой, по-джентльменски. Отсюда и его нелепые «мы слишком разные»…
Какая, к черту, разница, какие они – разные или одинаковые? Все это лишь шелуха. Не имеющая значения, когда любишь. А он не любил. Не любил – и все тут. Выкуси, Дуняша.
Звонок телефона застал Дуню, когда она, окончательно расклеившись, тащилась вверх по ступенькам.
– Да? – шмыгнула носом.
– Дунь, ты где?! Цыплята вылупляются! Мы все мчим к Ромке, ты с нами?
– Ага. Скоро буду.
Но скоро не получилось. К моменту, когда Дуня добрела до дома Быкова, вылупились двадцать семь из тридцати цыплят. И теперь они, страшные и несуразные, копошились в заранее приготовленной коробке в окружении склонившихся над ними ребят.
– Ну, вот! Двадцать восьмой пошел. А ты, Ром, говорил, что все ни за что не выживут, – заметила Мариам, в восхищении разглядывая птичье потомство.
– Ага. Так обычно и бывает. Выживает хорошо если процентов восемьдесят пять. А у нас, считай, сто.
– У тебя талант, Ром, – улыбнулась Караулова. А Ромка (о чудо!) вполне уверенно ей ответил:
– Да ладно тебе. Просто повезло.
– Нет-нет, я настаиваю. Никакое это не везение. Я уверена, что и с оставшимися яйцами будет все хорошо.
– Было бы круто. Мариам…
– М-м-м? – промычала та, ласково почесывая пальцем еще влажное птичье брюшко.
– А что ты с ними будешь делать?
– С кем?
– Ну, с цесарками.
Мариам открыла рот, но далеко не сразу нашлась с ответом. Дуня решила, что у неё его в принципе не было, и Мариам придумывала, что сказать на ходу.
