Первые высокие гудящие ноты разнеслись по церкви. Джо пробрала дрожь – он не понял, от удовольствия или облегчения. Со своего места он видел только, как голова отца Лазаля качается туда-сюда, а каблуки аккуратно наступают на ножные педали. Даже самых маленьких детей, в том числе и Кристину, мгновенно захватила музыка. Юбер прямо-таки потерялся в ней, открыв рот и кивая головой, но Джо обнаружил, что не может отвести взгляд от часов. Он знал, что им понадобится по меньшей мере час, чтобы точно всё успеть, – час без солдат на улице; целый час, чтобы привести детей из пещеры в деревню и спрятать их по разным домам. Джо отважился бросить взгляд на капрала. Тот уставился на потолок, его пальцы выстукивали ритм по коленям.
Наконец-то колокола пробили девять – в чудовищной дисгармонии с органом. Отец Лазаль продолжал играть. Началось ёрзанье и покашливание: люди утомились, а музыка стала слишком однообразной, чтобы удерживать их внимание. Джо взглянул на лейтенанта: тот смотрел на свои часы и что-то шептал капралу, сидящему рядом. Капрал пожал плечами и улыбнулся, а потом вытащил из кармана платок и шумно высморкался. «Играйте, отец, – взмолился Джо про себя, – играйте, играйте».
Теперь заёрзал Юбер и стал оглядывать церковь в бинокль, пока его отец не положил твёрдо руку ему на запястье и не опустил её. Но Юбера было не так-то просто удержать. Ко всеобщему веселью, он сначала навёл бинокль на отца Лазаля, а потом – на каждого из солдат.
Оставалось уже совсем немного до половины десятого, когда грянуло финальное крещендо, оставив церковь в пульсирующей тишине. Мэр и Юбер первыми восторженно зааплодировали, а отец Лазаль вышел раскланиваться. Он поднял руки и пожал плечами.
– Боюсь, получилось немножко дольше, чем я ожидал, – сказал он. – Доброй всем ночи и благослови вас Господь. – Лейтенант Вайсманн пожал ему руку и подошёл что-то сказать мэру. Тот кивнул и повернулся к публике.
– Дамы и господа, – объявил он. – Лейтенант попросил вам сказать, что начало комендантского часа сегодня сдвигается на полчаса, чтобы все мы успели спокойно разойтись по домам. Он просит всех нас быть дома к десяти часам.
Джо ловко пробрался сквозь толпу у крыльца церкви и помчался домой. Папа с дедушкой уже сидели за кухонным столом.
– Они здесь? – спросил Джо.
– Наверху, на сеновале, – ответил дедушка. – Все трое.
– Вы всех привели? – уточнил Джо.
– Всех, – сказал папа, – и все уже по своим местам. Мы управились меньше чем за час.
Джо залез по лестнице, приставленной к задней стене хлева, и открыл дверь сеновала.
– Джо? – прошептал из темноты голос Бенжамина. – Это ты, Джо?
– Это я, – ответил он и залез на чердак.
– Лия спит как младенец, – сказал Бенжамин, и в темноте Джо нащупал её: она свернулась калачиком прямо рядом с ним, рука оказалась под его коленом.
– А я нет. – Это Михаэль подполз к ним по сену. – На, – сказал он, – я принёс тебе вот это. – Он пытался всунуть что-то в ладонь Джо. – Это то, чего ты всегда хотел, но взять не получалось. Держи, принесёт тебе удачу.
Это оказалась шахматная фигурка, белый ферзь.
– Я ему сказал, Джо, что завтра он будет твоим братом, – пояснил Бенжамин. – И знаешь, что он мне ответил, этот ужасный мальчишка? Он заявил, что, если бы ты был его братом, он уж научил бы тебя играть в шахматы получше.
Тут Джо увидел абрис лица Бенжамина на фоне окна.
– Ты сбрил бороду!
– Указание твоего отца. – Бенжамин погладил подбородок. – Если хочешь сойти за местного, – сказал он, – надо и выглядеть как местный. Похоже, у вас тут не очень-то много рыжебородых, так что пришлось сбрить. Я без неё чувствую себя немножко голым, и прохладно как-то. Но она отрастёт обратно. Пусть уж лучше отрастёт, а то Аня меня не узнает, когда увидит.
– Значит, ты остаёшься. – Джо даже не спрашивал.
– Да, – ответил Бенжамин. – Я переправлю их через границу и вернусь. – Он обнял Джо за плечи. – Джо, я почему-то чувствую больше уверенности, чем когда-либо, что Аня найдёт сюда дорогу. Помнишь, что я тебе сказал, когда вывихнул щиколотку, когда выпал снег и стало казаться, что надежды нет? Помнишь, что я сказал? Я тогда сказал «будем ждать и молиться». Ну вот, мы ждали и молились – и смотри, к чему пришли. Завтра к этому времени, даст Бог, дети уже будут в Испании и наконец-то в безопасности. Так что я буду ждать Аню в пещере и молиться.
Когда Джо спустился в кухню, вся семья была там. Папа сидел на корточках перед Кристиной и держал её ручонки в своих. В его голосе слышалось некоторое нетерпение.
– Забудь сейчас про ослика, Кристина, просто помни: всё время держись рядом с Джо. Он хлопнет в ладоши, и ты хлопай, бегай за овцами, как Руф. И если кто-то спросит, у тебя есть старшая сестричка Лия и старший братик Михаэль. Ты меня поняла теперь?
– Но у меня нету старшей сестрички, – нахмурилась она. – А старшего братика зовут Джо.
Папа сдался, и его место заняла мама.
– Это как игра, притворяшки, – объяснила она. – Только завтра тебе нужно притворяться, что у тебя есть старшая сестра, и её зовут Лия, и старший брат, по имени Михаэль, и тебе надо дружить с ними, заботиться о них и не ссориться.
– А на ослике-то мне можно будет покататься? – спросила Кристина, и все не могли не рассмеяться.
Когда она ушла спать, папа откинулся на спинку своего кресла и вытянул ноги. Дедушка зажёг последнюю на сегодня сигарету: он всегда выкуривал «последнюю», обычно несколько, перед сном.
– Некоторые люди, – сказал он, – ужасно предсказуемы. Знаете, что мне сказал Арман Жолле, когда я ему обо всём сообщил? Он сказал, что нам придётся ему компенсировать расходы – компенсировать! А ещё знаете, что он сказал? «Если я пойду с вами, мне придётся закрыть лавку на целый день, и я потеряю на этом деньги». – И этак затряс подбородком, словно рассерженный индюк.
– Деньги, – сказала мама. – Этот человек умеет думать только о деньгах.
– Я никогда не разговаривал особенно с этим учителем, месье Ода, – задумчиво сказал папа. – Всегда считал его странным типом. Но нет. Он прекрасный человек. Когда я ему всё рассказал и попросил освободить детей от занятий в школе, он призадумался, и я уж решил, что откажет. Он всегда выглядит таким унылым, вредным старикашкой. И знаешь, что он сказал, Джо? Что дети наверняка больше узнают за этот день, чем от него – за всю жизнь. «Важно только то, что остаётся с тобой, – вот как он сказал. – И что бы ни случилось, вряд ли кто-то из нас когда-нибудь забудет завтрашний день».
Джо даже не пытался уснуть в ту ночь: он знал, что это бесполезно. В его голове снова и снова прокручивался план. Он пытался представить, как это всё увидят солдаты. Всё ли покажется им обычным? Не заметят ли они лишних детей среди скота? Распознают ли они незнакомца в Бенжамине, взглянув на его лицо? Ему удалось почти убедить себя, что план сработает, и немцы увидят только то, что должны увидеть. Но часы шли, приближалась заря, и ужасное сомнение возвращалось снова и снова. Оно родилось из того, что ему когда-то давно сказал капрал. Он сам был из баварской горной деревни – «такой же, как Лескён», – вот что он говорил. «Но если она так похожа на Лескён, – думал Джо, – то он не может не понять, что для перегона скота не нужны толпы детей – это могут сделать несколько мужчин и пара собак. Кроме того, он должен знать, что скот перегоняют отдельными стадами, а не одной огромной, беспорядочной кучей. Чем больше Джо старался увидеть картину глазами капрала, тем больше тревожился, а к рассвету рой зудящих сомнений затмил все его надежды. Он встретил новый день, ощущая, как в нём поднимается глубинный ужас.
