– То есть твоя цель – убедиться, что я не опасна для общества?
– Ты – опасна, – отрезал спортсмен. – Пословица про яблочко и яблоньку не на пустом месте сложена. В твоей ДНК набор его генов. Это как мина замедленного действия: рано или поздно все равно рванет. У тебя сорвет крышу, и история повторится!
– Не убедил. Крышу может сорвать у любого человека.
– Наверное, но у тебя, благодаря генетической предрасположенности, шансов гораздо больше, чем у кого-либо другого. Даже если этого не случится с тобой, твои дети тоже унаследуют генетическое проклятье, и, можешь не сомневаться, однажды оно проявится! – ледяным тоном объяснил Войнич.
Стало не по себе. Я и сама много об этом думала.
– Ген маньяка, как и наследственная предрасположенность к насилию, не более чем теория. Нет никаких обоснованных доказательств того, что потомки маньяков обязательно становятся маньяками.
– И это тоже не более чем теория!
– Значит, решил истребить меня как генетически опасный вид?
Он кивнул, соглашаясь:
– Очень опасный!
– А если я докажу, что от меня одна сплошная польза, отстанешь?
– Польза от тебя? – Войнич поморщился, словно услышал что-то крайне непристойное.
– Не суди предвзято. Сначала посмотри, чем я занимаюсь, а потом решай, опасно это или полезно!
– Каким образом?
– Поработай моим ассистентом, – предложила я.
Мера, конечно, вынужденная и малоприятная, но так появится хотя бы небольшой шанс выторговать нейтралитет и невмешательство в мою жизнь.
Лицо спортсмена некрасиво скривилось в брезгливой гримасе.
– Совсем свихнулась?! Предлагаешь мне обманывать людей вместе с тобой?! – возмущенно взвился Войнич.
– Вообще-то спасать. Лечить, если точнее.
– А вот и наследственная предрасположенность: твой отец тоже лечил вплоть до летального исхода! Убирайся! – В голосе спортсмена звенели ярость и презрение, в серых глазах застыл лед.
Я вдруг почувствовала необыкновенную усталость и апатию. Его не переубедить. Он ненавидел меня шестнадцать лет, теперь это уже не просто привычка – мировоззрение.
– Ладно, я попыталась. Делай что хочешь, поступай как знаешь. Мое предложение в силе, передумаешь – обращайся.
Я, словно Кутузов, добровольно оставляющий Москву врагу, медленно направилась к выходу, но Войнич решительно перегородил дверь и прислонился к ней, скрестив на груди руки.
Я прислонилась к противоположной стене в такой же позе и выжидающе улыбнулась:
– Передумал? Решил не тратиться на киллера и сделать все лично?
Он снова нацепил ничего не выражающую маску. Из эмоций оставалось лишь неизменное презрение.
– Не собираюсь пачкать руки, просто хочу предупредить: даже не пытайся сбежать! На краю света найду, из-под земли достану!
– Я только не поняла зачем, если руки пачкать не собираешься? Чего ты добиваешься?
Он криво усмехнулся:
– Потом узнаешь, а сейчас – проваливай!
Войнич отступил в сторону, и я снова была свободна.
– И тебе всего доброго! – Дверь за моей спиной резко и громко захлопнулась.
* * *
Спала я, как ни странно, спокойно. Кошмары не мучили, не снилось вообще ничего.
Около восьми утра меня разбудила долгая настойчивая трель дверного звонка. Глазком я теперь пользовалась без предупреждений.
Алина собственной персоной. Правда, в этот раз она не скромничала: разряжена, раскрашена и увешана золотом.
Едва я открыла дверь, она ворвалась в квартиру, не здороваясь и не дожидаясь приглашения. Нервная, сердитая. Эту-то что разозлило?
Молодая женщина подошла к окну, достала сигарету и нервно затянулась.
– Это правда, что ты парализованную тетку на ноги поставила? Мне ее показывали, но как-то не верится.
– Тогда что ты тут делаешь? Доказывать я тебе больше ничего не собираюсь. Уговаривать – тем более. Не нравится, езжай обратно к светилам медицины.
Алина снова затянулась и плюхнулась в мое кресло. Гнев и недоверие уступили место растерянности.
– Муж убьет меня, если узнает, что я водила дочь к необразованной деревенской знахарке. – Ее голос, еще минуту назад звенящий от раздражения, стал глухим и безжизненным, растерял все эмоции. – Но если Галя не поправится, он меня точно бросит. У него сейчас в любовницах одна моделька недоделанная… Если она ему родит… Ох… Вряд ли, конечно, у него детей пятнадцать лет не было, Галя – первая и единственная, но чем черт не шутит… В общем, мы уже все перепробовали, а ей только хуже становится – терять нечего. Если и у тебя не получится…
– А если получится?
– Я в долгу не останусь.
– Ну да, ведь тогда муж-миллионер никуда не денется.
– Да, не денется, – огрызнулась она. – И не надо на меня так смотреть! Я родилась и выросла в соседнем колхозном захолустье, вроде этой дыры, и ни за что не хочу туда возвращаться!
– Верю, в колхозе с таким маникюром не житье. Так какой у нас план?
Алина затушила сигарету о ручку кресла и решительно встала.
– На все про все у тебя неделя. В конце месяца за нами приедет муж. Дорога каждая минута, поэтому собирайся. Начнешь сейчас, пока Галя хорошо себя чувствует.
Я не возражала. В свете недавних событий мне совсем не хотелось оставаться по соседству с Войничем.
Галя мне не обрадовалась. Оно и понятно – я заставила ее пережить далеко не самые приятные ощущения. Впрочем, сопротивляться повторению процедуры не стала. Вероятно, Алина провела курс моральной настройки на новую порцию «пыток», пообещав полное выздоровление. Я тоже постаралась успокоить девочку, но с обещаниями не торопилась. Слишком странным было то, что я увидела, подключившись к ее сознанию в прошлый раз.
Увы, вторая попытка закончилась аналогично.
Все повторилось: смутные неузнаваемые силуэты, нестройные, сливающиеся голоса и знакомое холодное прикосновение удавки к шее. Перед глазами заплясали яркие световые пятна, а потом в поле зрения попал белый халат и бейдж с именем бабушкиной тезки.
В этот раз было легче. Алина вывела меня за несколько секунд до полной агонии, и я довольно быстро пришла в себя. Галя была бледна, но в целом тоже перенесла сеанс лучше.
Успокоив девочку, мы с Алиной вошли в палату, смежную с Галиной.
– Ну что? – нетерпеливо спросила она. – Что ты видела? Тебя так трясло!
Что я видела? Хороший вопрос! Самой бы разобраться.
– Э… имя Лариса о чем-то тебе говорит?
– Опять ты со своими именами! – возмутилась было Алина, но вдруг осеклась и недоверчиво переспросила: – Какая Лариса? Это распространенное имя.
