В привычном повелительном тоне Анна объявила подруге маршрут. Энн спокойно выслушала приговор — лишь горько вздохнула и пробурчала, что согласна и готова ехать. Меж тем у нее созрел собственный план: она перетерпит, как-нибудь переживет этот новый безумный вояж по горам, приедет к Черному морю и вот там встанет в позу, заставит подругу остановиться, одуматься, повернуть домой. И начала составлять в уме красивую аргументированную речь в духе лондонского парламентария. Она еще покажет свой характер. Анна услышит наконец ее голос.
А пока они вместе изучали карту Генерального штаба, укладывали багаж, ловили мух (их точное количество Анна заносила в дневник), гуляли по веранде и сосредоточенно по расписанию молились — утром с 12:40 до 13:10, вечером с 22:45 до 23:15.
Листер назначила выезд на 8 июля. Но в тот день лошадей не прислали, да и Энн, неповоротливая, расхоложенная, все медлила, словно издевалась, — то возилась с вещами и вздорными бабскими мелочами, то заворачивала плед, то разворачивала, никак не могла закончить паковаться. Анна прикрикнула на подругу, и та снова расплакалась.
Двадцать шесть дней в горах
Выехали рано утром 9 июля: «Хорошо, свежо, кругом смешанный лес. Живописный ландшафт. Энн в своем аби [пальто] и московских ботинках, я — в шубке-пелисс, черно-коричневой накидке, темно-синей, сшитой из лондонской ткани, юбке и фуражке. Лошадь Энн вороная, моя — каштановая».
Все вновь стало простым и понятным. Путь размечен, остановки определены. Никто не спорит. Все довольны. Погода хорошая, дожди не обещаются. Энн улыбается, и даже несварение желудка ее не слишком расстраивает — она ест вареные яйца, пьет вино, смешанное с водой, улыбается, напевает что-то и покорно семенит на покладистой кляче за своей неусидчивой супругой. Лошадь Энн — вороная, лошадь Анны — каштановая, — такова формула счастья, возможно.
Они тянулись по каменистой дороге, пролегшей между сочно-изумрудными, оливковыми, хвоисто-серыми холмами, покрытыми зелеными кустарниками, словно мягкими катышками шерсти. Терпели жару, жадно пили глазами прохладную синеву прозрачного неба, отдыхали в тени старых орешников, утоляли голод лепешками и сыром, а жажду — смешанным с ключевой водой белым вином. Дремали под убаюкивающую скороговорку Цкалцители, Красной реки. Ее назвали так потому, что давным-давно арабы здесь жестоко убили двух братьев, двух пламенных христиан, Давида и Константина, их багряная кровь смешалась с водой, и река сделалась охристой. Так говорил Адам. Анна не верила сказкам — красноватый цвет Цкалцители она объясняла залежами мергелевых глин, которыми этот район богат.
Вечером в Сацире их принимал князь Георгий Каидза. Из подлинно княжеского у него были печать с хвостатым девизом и mi-schah, бурый ласковый медведь-сладкоежка, наученный аккуратно брать угощение из рук. Во всем остальном это был дремучий крестьянин — худой, заросший, немытый, бледный, в изорванном архалуке и грязных опанках на сильных кривых ногах. Накормил Каидза по-крестьянски — бедным, но плотным ужином: «Мы ели жареную курицу, порезанную на куски, две ячменные лепешки, сыр белый, тонкий из коровьего молока, похожий на грюйер, был также очень хороший уксус и два сорта вина — одно крепкое, второе слабое. Бедная Энн пила только чай, есть ничего не могла, попросила только яйцо, взбитое с вином и водой. Это гусиное яйцо, как она мне сказала, — лучшее, что она когда-либо пробовала».
Рано утром распрощались с гостеприимным князем и его забавным ручным медведем. По лесным лабиринтам, вниз и вверх по ущелью, следуя прихотливым извилистым пастушьим тропам, вышли к подножию Накеральского перевала. «На его вершине были в 9 часов 35 минут. Прекрасные виды на Имеретию, на кратер, ущелье и нашу долину, по которой мы ехали сегодня утром». К пяти часам дня добрались до Никорцминды, милого бедного села «с дощатыми хатами, покрытыми тонкими обветшалыми крышами, под которые положены булыжники, чтобы они не съезжали».
Вечером были в Хотеви: «Ужасающе грязно, окна нашего дома заклеены бумагой или закрыты деревянными ставнями. Есть только два больших шатких стола, на которых мы не решились спать, а также одна длинная и две короткие скамьи и низенький столик — словом, у нас превосходная мебель!»
Энн хныкала — она все еще мучилась несварением желудка, ела яйца, пила воду с вином. Анна заглушила голод сыром и черствой ячменной лепешкой. В Хотеви познакомились с местным князем, Юсуфом Джаваковым-Рачинским, который дал им смышленого проводника. На следующий день вместе они поднялись на ледник — «немного талый, с темным глинистым льдом, несколько кусочков завернула в мох и привезла к нам охлаждать вино».
Сделав восемь живописных верст вдоль реки Хотеура, миновав Амбролаури и форсировав Рион, вечером приехали в Цеси. Поселились в доме колоритно бедного князя Георгия Эристави. Недовольно скрипя половицами и грубыми сапогами, он медленно вышел встретить поздних гостей. Сутулый, худой, с помятым серым лицом, небритыми щеками, взъерошенный и уставший — князь на ходу запахивал темную чеху, извиняясь кое-как по-французски за свой неприбранный внешний вид. Он болел, долго и очень серьезно, — задыхался, харкал кровью, а его имеретинский врач лишь прописывал дрянные порошки да запрещал пить вино. Но ведь без вина жизни нет! «Этот запрет князь считает большим лишением и пьет 5–6 стаканов во время еды утром и вечером — всего около 2 бутылок в день. Для этих мест это обычная порция. Он делает вино (только для себя самого) двух сортов — красное и белое».
Супруга Эристави тоже болела и пряталась от гостий за стеснительной ширмой в глубине спальни. Жили они в облупленной древней одноэтажной халупе, которую батоне Георгий, впрочем, величал «шато». Здесь было всего четыре комнаты — салон, хозяйская спальня, гостевая, где поселили англичанок, и прихожая, которую отдали их проводникам. Мебели едва хватило. Но зато еды принесли вдоволь: «Мы ели несколько видов супа с маленькими кусочками баранины, очень вкусно. Потом принесли два блюда с вареной бараниной и блюдо с жареной птицей, три вида хлеба: один тонкий и два потолще, как пироги, — один из них длинный и узкий, второй — круглый. Мы пили белое вино князя — довольно игристое, симпатичное. Энн выпила три или четыре или даже пять стаканов, а я — пять или шесть стаканов (из моего маленького тумблера). Наш князь ужинал с нами».
Пока гостьи уплетали жирную, сочную баранину и запивали резвым вином, князь Георгий, покашливая, жаловался на судьбу — он служил, имел награды, был на хорошем счету у генерала, управляющего Имеретией. Но приключилась одна неприятная история: офицер на дуэли убил сослуживца и убежал, оставив семью. На Кавказе такое иногда случается — горячие молодые обер-офицеры злы как собаки, от скуки грызутся друг с другом, по пустякам бросают перчатки. Князь, конечно, искал его повсюду, слал разъезды, опрашивал местных, но преступник как сквозь землю провалился. Его не нашли. Батоне Георгия лишили мундира и пенсии. И вот он, больной и всеми забытый, сидит теперь в драной грязно-коричневой чохе, харкает кровью и утешается запрещенным вином. Анна пыталась найти какие-нибудь душевные слова утешения, но ей было так хорошо и сытно и она так устала с дороги, что, не придумав ничего путного, поспешила откланяться: «Мы пожелали хозяину доброй ночи. Я сняла мою пелисс и рухнула на диван. Энн улеглась на другом. Через несколько минут мы заснули».
