Потом он говорил о железе, чинаре, хурме, орехах, местной форели. Даже в ней Мау знал толк: «Форель рекомендовал просто отваривать в воде — вода должна лишь чуть покрывать форель. Следует добавить немного слабого уксуса. Когда отварится, нужно дать ей остыть. Затем добавить масло грецкого ореха. И блюдо готово».
Потом Мау перешел на языки, свою коронную тему. Анна совершенно не представляла, как его остановить, чем отвлечь. Слушать тишину он не умел, от предложенной хурмы отказался. Языки, признался он, его отдушина, хобби, развлечение, смысл жизни. Он любил составлять письменные переводы, но больше — говорить. И Листер молчаливо согласилась — рот толмача не закрывался ни на секунду: «Так утомительно было его слушать, это раздражало, я не могла сосредоточиться на пути и окружающей местности, хотя мне так этого хотелось».
Наконец добрались до монастыря. Мужик с лошадьми остался у подножия холма. Через низкие мощные ворота они вышли на заросший кустарником полудикий луг со старинными храмами, одним большим и двумя крохотными. Мау, безразличный к руинам, побежал разыскивать настоятеля с бумагами от кутаисского коменданта. Анна усадила Энн рисовать. И в полной ласкающей слух тишине, отзывчивой на шелест травы и робкий щебет невидимых птиц, засеменила по тропинке к собору Рождества Богородицы, с нарядным фронтоном, островерхим куполом и каменными крыльями капелл.
Вошла. Ни души. Полуденные лучи огненными мечами пронзали пространство, выхватывая из торжественного полумрака восточные лики царей, пророков, святых. В куполе абсиды безымянные греческие мозаичисты когда-то давно выложили образ Богоматери с младенцем: «На Мадонне накидка с капюшоном, которая красиво облегает ее фигуру и выделяет ее изящную голову. По низу накидки идет золотой галун — в общем, накидка и ее отделка очень похожи на те, что теперь носят черкешенки».
С обеих сторон ее фигуру окружали архангелы, горделивые и услужливые. Под ними трепетали крыльями и перешептывались златовласые ангелы. Слева и справа на фресках красиво умирала и воскресала Богородица, сивиллы, пророки и святые беззвучно ее славословили. Грациозный печальный Христос въезжал в Иерусалим на белом большеголовом осле, похожем на кавказского буйвола. Важные раззолоченные цари Грузии пучили глаза и, напряженно прислушиваясь, смиренно ждали слова Божия. Среди них были Евдемон, митрополит Абхазский, царь Баграт III и царица Елена, царь Георгий, его сын Баграт и его жена Русудан. Белобородый Давид Строитель протягивал модель храма, и из темноты сырого угла его благословляла чья-то капризная тонкая рука.
В церкви Святого Николая Анна увидела только пыль и призрачный силуэт послушника, мешавшего известь с водой, — там шел ремонт. В храме Святого Георгия долго рассматривала пестрые фрески — все те же великие грузинские цари, но с необычными восточными лицами, в пышных усах и парчовых нарядах. Они таращили очи и спорили друг с другом руками — один показывал куда-то влево, другой — куда-то вправо, как те смущенные бакинцы, которые не могли объяснить им верный путь в каменном лабиринте Старого города.
Где же выход? Куда же дальше?
На обратном пути заехали в монастырь Святых Давида и Константина, или Моцамета: «Небольшая старинная побеленная церковь с одной или двумя башнями. Поднялись на одну квадратную башню. Оттуда открылся красивый вид на долину реки и лесистые холмы».
Пошел сильный дождь, они промокли до нитки. Вернулись, переоделись, высушили платья и только приготовились аппетитно поужинать, как снова пришел этот неутомимый, невыносимый Мау, обладавший, как выяснилось, богатырским аппетитом и способностью есть не умолкая. В два счета он проглотил предложенный из вежливости бифштекс и принялся за вкуснейшую буханку от Бужуровой. Жадно запихивал в рот куски, громко чавкал, смеялся и тараторил — о погоде, политике, монастырях, грузинских царях, кахетинском вине: «Невозможно — бестолковые, глупые разговоры Мау меня утомляют!»
На следующий день рано утром они пешком отправились к собору Баграта над шумным Рионом. Долго плутали по закоулкам. Вышли наконец на каменную дорогу, поднялись на холм, нырнули в пролесок и стали петлять по зигзагам тропинок — то вправо, то влево, то почему-то назад. Анна опять теряла дорогу, тропинки вертелись, путались, как ее мысли. Хотелось светлого горизонта, ясного плана, четких пунктов, точных расчетов, единого темпа движения, жизни и чувств. Нужно скорее выбраться из полутемного хаоса, скорее на что-то решиться.
Пролесок закончился. Они оказались у подножия багратского храма. Некогда самый большой в Грузии, освященный в честь Успения Богородицы, он обратился в величественную руину. В XVII веке его расстреляли из пушек турки, в XVIII веке — русские. Без купола, крыши и капелл, оскалившийся каменными клыками щербатых от ветра и сточенных дождями стен, он был монументален и молчалив. «Здесь очень живописно. Красивая руина. Возвышается на лысом скалистом холме над рекой Рион. Северный придел все еще стоит и кажется не таким большим — интерьер церкви кое-как убран, и можно подойти к нескольким современным надгробиям. Потом я рассматривала руины старой крепости, там неподалеку теперь пороховой погреб. Солдат на посту сказал, что это krepast и потому туда нельзя проходить и нельзя там гулять. “Ne ponimayu”, — сказала я. Потом я смотрела на заснеженные вершины. Внизу лежала прекрасная лесная широкая долина Колхиды. Есть ли в мире что-нибудь красивее?»
Анна стояла одна, в тишине, подставляла лицо пробудившемуся солнцу и теплому ветру, вдыхала пряно-острые запахи шепотливых утренних трав, наслаждалась покоем и всматривалась вдаль. Там в теплой розовато-персиковой дымке дрожали сизые, бледно-голубые и серебристые силуэты Рачи, древнего горного хребта. Они дышали и медленно бесшумно катились вдоль горизонта, словно волны во снах Одиссея.
В Колхиду или к Черному морю? К прометеевым скалам или на восток, к ледникам?
Куда же дальше?
Им говорили, что на северо-западе, в Мингрелии, буйствуют холера и малярия, больниц нет, докторов не хватает, люди умирают. На северо-восток, в Лечхуми и Рачу, нет хороших дорог, путь тяжелый, местами опасный — не для дам. Но трудности не пугали. Листер боялась одного — остановиться, сбиться с ритма, потерять дыхание, потерять путь, то есть смысл жизни. Пауза провоцирует сомнения. Сомневаться нельзя. Нельзя копаться в себе, слушать внутренний голос и плаксивые мольбы Энн. Все должно подчиняться лишь цели и ритму. Цель — Персия, путь к ней лежит через Грузию и Эривань. Ритм им подскажут копыта лошадей и ледяной, уверенный звон альпенштоков.
И она выбрала путь на северо-восток, в горную Рачу.
В Никорцминде — какая-то старая церковь с фресками. Посмотрят ее. Потом в Хотеви — там рядом, кажется, есть ледник. А выше, в Цеси, — сернистый источник. В Они (от Кутаиса 96 верст) — живописная долина. Оттуда недалеко до Цедиси и железных рудников. В Уцере — месторождение газа и две дороги к горным хребтам Рачи-Лечхуми. Какие-то замки и монастыри по пути. Потом они вернутся в Кутаис, отдохнут и в начале августа поедут на запад. За 10–15 дней через Мартвили, Джвари, Зугдиди доберутся до Черного моря (от Кутаиса — 165 верст). И оттуда, наконец, в Персию — одна или с капризницей Энн. Она решит позже.
