Их разбили еще в 1807 году для нужд местного сельскохозяйственного училища. Император Александр I вначале проекту покровительствовал, но быстро потерял к нему интерес. В 1830-е годы кизлярскими винами тешились только в Астрахани и на беспокойном Кавказе: «Здесь все самые важные сорта европейского винограда — французские, итальянские, рейнский токай, крымские кавказские лозы — я не знаю, сколько именно сортов, но их очень много — они собраны в небольшие кусты или клумбы — в конце виноградника посажены тутовые деревья. Клумбы вспахивают и поливают из Терека — сюда проложены специальные каналы. Лозы привязаны к столбам, как во Франции. Винный пресс похож на длинную лодку типа каноэ. Были в двух погребах. Первый — хороший, врытый в землю, поэтому там мало света. Другой — длиннее, просторнее, в сенях хранят рейнское вино, и за прихожей 14 или 15 ступеней ведут вниз, в подвальную часть. Мы попробовали три белых вина. Первое стоило 10 рублей за ведро. Второе, которое мне понравилось больше всего, стоило 12 рублей за ведро. Третье — 8 рублей. Попробовали также одно красное. Красные они продают по 10, 8 и 6 рублей. Рейнские вина хороши и приятны и стоят так же, как белые (см. выше)».
Погреба и винодельня размещались вокруг двора. В мастерской бондари-европейцы сбивали дубовые бочки для выдержки благородных напитков. Из недр одного такого «тонно» Анна выудила худого проворного господина — он оказался главным бондарем, австрийцем по происхождению. Бойко отвечал на вопросы, называл, не задумываясь, цены, объемы сосудов, размеры погребов. И даже про себя говорил не таясь. Живет — не жалуется. В России, мол, вообще можно жить неплохо, если приноровиться. Получает чистого дохода 1200 рублей в год. Имеет дом в две комнаты, винную лавку на первом этаже, есть лошадь и дрова на зиму. Но личное счастье — здесь австриец вдруг запнулся, помолчал секунду — личное счастье в прошлом. В Кизляре он схоронил супругу и двоих деток — сгорели от лихорадки. Климат в этих местах гнилой, гиблый. У него ревматизм, сил уже не хватает — но, дай Бог, все образуется. Его говорливость Листер оценила в полтора серебряных рубля. Но бондарь сделал гордую мину и отчеркнул воздух рукой — danke, ничего не надо.
Вечером англичанки с Грауэртом уютно сидели за чаем, легкой закуской и винами. Инженер откупорил пару бутылок из личных запасов. Листер с удовольствием пила и пела хвалебные оды хозяину и его благородным винам, сравнимым с лучшим бургундским и рейнским. Она, право, совсем не ожидала, что здесь, в полувоенном приграничном грязном городке-крепости, производят превосходные напитки. «У Грауэрта они отменные. Ни у каждого получаются такие. Его вино не крепкое, но чистое и вкусное. Он продает красное по 5 рублей за ведро. Каждое ведро вмещает 16 бутылок. Производит в год 2500 ведер и получает с продажи 20 тысяч рублей, из которых ежегодно платит работникам 7 тысяч рублей. На создание виноградника, возведение погребов и т. п. он потратил всего 300 тысяч рублей. Один погреб обошелся ему в 25 тысяч рублей. В Кизляре вообще ничего другого не пьют, кроме вина. Мужчины выпивают половину бутылки в день, дамы — половину или четверть, но иногда разбавляют водой. Мужчины вино не разбавляют никогда».
Когда иссяк запас комплиментов, Анна осторожно поинтересовалась, женат ли Грауэрт, есть ли дети. Вот уже второй вечер они проводили в его приятной компании, но не видели ни плачущих детей, ни стеснительной супруги — никаких вообще следов семейной жизни. Подполковник помрачнел, закусил рваный ус, пробурчал: «Уж лучше не спрашивайте — супруга уехала к Черному морю. И пока не дает о себе знать». Помолчали, сочувственно повздыхали под шорох напольных часов. И снова налили вина. Расстались с хозяином за полночь. Позже, во Владикавказе, Анне нашептал один чиновник, что жена Грауэрта тяготилась и Кизляром, и им самим, искала любой повод уехать, к морю, в горы, куда угодно, лишь бы подальше от вонючего грязного местечка и взъерошенного постылого мужа.
Пока они жили в Кизляре, Анна выяснила, что в городке успешно разводят шелковичных червей, вытягивают нить, ткут и продают шелка в Астрахани, Москве, Нижнем Новгороде, Петербурге и даже в Париже (туда их возил местный богач Ребров). «Если я правильно поняла, в Кизляре производят около 40 пудов шелка в год. 4 фунта коконов = 1 фунт шелка = 2000 рублей за пуд. Мне показали 4 образца нити. Здесь растут 2 вида шелковичных деревьев — китайское, с длинными листьями, и индийское».
Здесь выращивали рис, овощи, фрукты. Все это Энн и Анна увидели в первый же день на Рыночной площади. И потом несколько раз туда наведывались — за сушеными вишнями, медовым кишмишем и фасолью.
Утром 30 марта собрались в путь — она, Энн, прислуга, в двух кибитках, при шести лошадях. Яйца, сухофрукты, изюм, вареный гусь ждали своего часа в походной кастрюле. Завернутый в холстину, обмотанный кожаным шнуром кабардинский лук, подарок инженера, покоился на дне кованого сундука. Они выехали ровно в 8:50. Протряслись по Большой улице, лошади чавкали по жиже, из-под колес летели комья жирной грязи. В рытвинах резво плескались свиньи. Козы мирно дремали на травянистых крышах бедняцких мазанок. «Мы покидали этот городок с теплыми воспоминаниями о нем», — записала Листер по дороге.
Пока они жили в Кизляре, Анна заметила, что почти все здесь ходили вооруженные — кто с кинжалом у наборного пояса, кто с пистолетом. Иные даже с винтовками через плечо. Женщины носили ножички — забавные, маленькие, игрушечные на вид. Но никакой опасности Анна не чувствовала. Хотя знала, что лет десять назад Кази-Мулла с войском мюридов напал на городок, устроил резню, увел в полон две сотни дев. Но после мюриды о себе не напоминали. Стычки случались, но лишь в горных селах. А в округе все было пока спокойно.
К перевалу
Лошади бойко бежали по широкой прибитой дождями дороге, звенел колокольчик, щебетали в высоких сочных травах птицы, тихо шелестел Терек. Энн и Анна благополучно миновали Наур. В Моздоке, где «грязи больше, чем в Кизляре», им выдали эскорт казаков. Так было предписано. Россия все еще билась с Шамилем. Война то тлела, то разгоралась. Горцы нападали на деревни. Порой и сами жители «замиренных» сел резали горло опостылевшим русским офицерам. Никто никому не доверял.
Эскорты были необходимостью, но хватало их не всем. Отдельный конвой получали по особой бумаге только курьеры и важные чиновники. Остальные дожидались «оказии» — вооруженных казаков, которые два-три раза в неделю перегоняли почту, казенные вещи, провиант, багаж и боязливых путников от одной станции к другой. Это шумное скопище людей и животных напоминало нескладный многоязыкий кочевой табор. «Оказия» иногда опаздывала, иногда вовсе не приходила, если поблизости шли бои. Тогда у путников оставался один выход — на собственные деньги собирать конвой из местных.
В Астрахани Анна запаслась волшебной бумагой от генерала Ребиндера, и по ней в Моздоке британки получили двух смуглых бородатых молодцов — терских казаков, которые от нечего делать устроили им показательную джигитовку: «Они очень живописные — по дороге играли пиками, проворно бросали фуражки и ловили их на галопе, пока их бедные печальные взмыленные лошади не выбились из сил. Казаки свисали с седел, зацепившись одной ногой, и поднимали вещи с земли — и потом снова садились в седло, перевернувшись и вцепившись в шею лошади».
