Кормили у Ребиндеров отменно — начинали по русской традиции с жирных супов, а заканчивали по традиции восточной — фисташками, изюмом, сушеной сливой. Но еще лучше кормили у Брюггенов. Генерал-лейтенант Эраст Дмитриевич фон дер Брюгген был курляндским немцем с вестфальскими корнями. Всю жизнь на военной службе — сражался с Наполеоном, брал Париж, усмирял разболтавшихся поляков. Был произведен в генерал-майоры и назначен наказным атаманом Астраханского казачьего войска. Но чекмень ему не шел. И лицо у Эраста Дмитриевича было совсем не казачьей породы — белое, тонкокостное, с хрупким удлиненным носом, на котором хорошо бы смотрелись золотые аптекарские очки. В суконных шароварах, мундире, ворсистой папахе он оставался малохольным бледным курляндцем.
Генерал-майор Э. Д. фон дер Брюгген
Генерал принимал англичанок радушно — не как атаман, но как добрый, рачительный лютеранин. С ним Анна много и вкусно беседовала. Он с удовольствием отвечал на вопросы и, кажется, не лгал. Цифры, которыми он щедро поделился, Листер педантично занесла в дневник: «Он получает 10 тысяч рублей годового жалованья. А генерал-губернатор получает здесь 14 тысяч рублей, но на содержание дома, прислуги император уже дважды выделял ему средства — 30 тысяч рублей. Его парадная форма стоит около 800 рублей, а повседневная обходится в 300 рублей. По правилам, атаман должен сам искать и нанимать себе дом, но в год на эти нужды он получает 1500 рублей. И содержание дома обходится ему сейчас от 900 до 1000 рублей, включая канцелярские расходы, и за дрова сверх того он платит 400 рублей в год — и, значит, почти ничего от выделяемой суммы в 1500 рублей у него не остается. его прислуга — солдаты. Но есть одна женщина — прачка».
Брюггены любили поесть и любили хорошо накормить. Стол их был пышен и не лишен европейского изящества — старался выписанный из Парижа повар. У гостеприимного атамана Листер несколько раз замечательно пообедала — щами с пирожками, жарким из говядины, стерлядью, дичью, кофе с ликерами и чудными пирожными, которые приготовляли, «смешивая один фунт сахара, один фунт миндаля и три желтка». У Брюггенов англичанки познакомилась с четой Таубе. Барон Федор Иванович (он же Фридрих Герман), отставной капитан-лейтенант, служил начальником местной таможни. Его супруга, София Генриетта, была урожденной фон Будберг. Вице-губернатор города, Владимир Филиппович Пфеллер, хоть и родился в Москве, но по роду и духу своему был чистокровным немцем…
Казалось, император Николай Павлович, известный германофил, любитель острых усов и прусских кирас, специально прислал сюда всех этих «цу» и «фонов» — то ли не доверял местным казнокрадам, то ли считал, что немцы, в отличие от русских, не пустят корней, не обрастут канцелярским жиром и работать будут на «ять». Этот эксперимент пока ему удавался. Листер в гостях у Брюггенов, Таубе, Ребиндеров несколько раз громко хвалила царя за его прозорливость, хозяйственность и ум: «Он великий человек, и его империя — настоящее чудо!» Ничуть не льстила — она в самом деле так считала. Николай был ее императором, строгим, жестоким, воинственным, и еще он был любовником ее ненаглядной Софьи. Она ощущала с ним внутреннее мужское родство.
В Астрахани Анна встретила двух земляков, друживших с теми шотландскими миссионерами, которые обратили пламенного мусульманина Казем-Бека в христианство. Здесь служили и литовцы, и эстонцы, и шведы. Был один престранный чиновник с польской фамилией Стрельницкий, но британским происхождением. Хозяин, у которого они снимали комнаты, оказался бельгийцем: «Он из Мобежа. Благовоспитанный. Из наполеоновской гвардии. Попал в плен в сражении при Березине во время отступления Великой армии из Москвы. Остался в России, женился на немке из Саратова. По профессии портной — сказал нам по-французски: это ремесло всегда обеспечит ему кусок хлеба. И видно, что, в общем, живет он хорошо — два года назад даже ездил в Париж».
Калмыцкие юрты рядом с Астраханью. Фотография конца XIX в.
Было в Астрахани и немало русских дворян. Рыбными промыслами заведовал господин Голиков. Артиллерийским гарнизоном командовал полковник Боборыкин, спокойный, рассудительный, домосед и семьянин. Его веселая суетливая супруга Елизавета Федоровна (по девичьей фамилии — Киссель, а по лицу и фигуре — совершенная малоросска) душевно принимала англичанок. Анна с ней уютно выпила чаю и всласть наговорилась — о России, великом императоре Николае, о женщинах и модах. «Я заметила ей, что самые главные недостатки России — это женские наряды и шампанское, которое подают во время обедов. Женские платья стоят много больше, чем получают на службе мужья русских модниц. Шампанское стоит целых 14 рублей за бутылку, и если для обеда нужны 50–60 бутылок, то это серьезная трата. Мадам Боборыкина сказала, что я права, но русская дама не может идти против общества — она должна делать то, что делают здесь остальные. И то же с шампанским».
В зимней спящей Астрахани интересных товаров было наперечет и стоили они дорого: добротный шелк — по 11 рублей за аршин (в Москве зимой отдавали за восемь), персидские ковры — по 30 рублей за маленький невзрачный квадратик. Чубуки по 15 рублей, вино — по 10. Энн и Анна без азарта прошлись по лавкам вдоль Екатерининской улицы, заглянули в Русский гостиный двор, взяли там среднего черного чая — по 11 рублей за фунт, зеленого чая по 10 рублей, запаслись сахаром и восковыми свечами. Ехать на рыбные промыслы их отговорили — опасно, лед уже непрочный, путь тяжелый, дороги в колдобинах.
В Астрахани был свой рыбный царь — коммерции советник и почетный гражданин Сапожников. У государства он арендовал острова, построил хаты и поселил четыреста рыбаков, которые летом и зимой, во всякую погоду ловили, потрошили, солили рыбу, которую Сапожников сбывал по всей России. Привередливая императорская столица покупала у него нежную семгу и отборную янтарно-красную икру, царицу русских закусок. В первых астраханских домах подавали сапожниковских осетров, стерлядей, белуг. И та визига, которой парижский повар Брюггенов туго набил чрево домашнего пирога, преподнесенного англичанкам на прощанье, тоже происходила из лавки Сапожникова. Уплетая его по пути в Кизляр, Энн и Анна вспоминали этот странный многоликий город, в котором чистокровные немцы говорили на великосветском русском, русские с татарским акцентом торговались на рынках, татары смахивали на персов, индусы изъяснялись на викторианском английском, а подозрительный британский чиновник носил мелодичную польскую фамилию. Астрахань была как бы Россией в миниатюре — сгустком наций, узлом торговли, бедной и пышной, ленивой и бойкой, в домах которой — Париж, а на улицах — грязь и тоска. Городом-итогом, городом на границе — между Западом и Востоком, равниной и горами, жужжащей тучной жизнью и мертвенным оскалом холодной манящей вечности. Туда, в горы, к вечности они теперь стремились.
