Теперь она не красавица, почти никого не волнует, она располнела, постарела. Ей уже тридцать пять — давно не девочка. И скоро будет сорок — потухнет, поглупеет, стопчется. Такая Анне не к чему. «Она вскоре переезжает к своим родителям. Я рада, что она уедет из отеля… Мне не следует слишком часто приходить к ней, хотя она об этом просит. Думаю, мне было бы невероятно тоскливо прожить с этой женщиной всю жизнь». Эта мысль утешала. Становилось легче. Княгиня все еще тревожила, но меньше. Анна выздоравливала и находила в себе силы отказывать ей — даже в личных просьбах, о которых совсем недавно мечтала.
Она вежливо отказалась, когда Софья предложила ей, «специалисту по медицинской части», осмотреть ее глаза и прыщ на спине. «Больше никаких интимностей, исключено!» Когда Анна поднималась, чтобы откланяться, княгиня бросалась к ней, обнимала, усаживала обратно: «Я уже собралась уходить, но Радзивилл упросила посидеть еще немного. Мадам Лайнхольд, жена богатого купца, ушла сразу после обеда, и мы остались одни. Какая очаровательная женщина!.. 2 декабря — княгиня все так же восхитительна и очаровательна!» В этом она признавалась лишь дневнику. Венере — ни слова.
А Венера все не унималась — щедрее делилась секретами, чаще приводила Анну в тихую спальню родительского особняка. Вытягивалась на волнообразной кушетке и, прикрыв пухлой ручкой глаза, чуть не плача лепетала о горестях личной жизни, об императоре и унижениях при дворе, всхлипывала о том, как она несчастна, одинока и ее никто не в силах понять: «Никто кроме вас, мисс Листер». И пока она играла покинутую Памелу, мисс Листер скользила влажными глазами по резным завиткам изголовья, резвым золотисто-каштановым локонам, волнующему близкому телу, обернутому в тепло-карамельный шелк, по колышущейся груди, звонким браслетам на капризных запястьях. «В тот вечер княгиня была особенно хороша. Как она прекрасна, как красива!» — повторяла она, словно заклинание, ежевечерне, в дневнике. Ее так хотелось утешить. «Нет, нельзя, невозможно!» Мисс Листер быстро отводила глаза от кушетки и затевала разговор о мелочах — ценах на шелковые обои («эти тускло-яблочные, что у вас, мне приглянулись»), черном чае, шляпках Сихлера, каретных мастерах…
А как Софья старалась — как она ластилась, прижималась, целовала: «18 ноября она поцеловала меня по-дружески … 27 декабря перед уходом она нежно поцеловала меня…». Но даже нежности теперь не волновали. Княгиня зло кусала губы — трюки перестали удаваться. Но раз так, она будет держать своего «медведя» на длинной цепи пустячных разговоров, о чем угодно, лишь бы бередить, тревожить сочащуюся рану, не дать о себе забыть.
Княгиня рассказывала о своих каретах. «Ее кучер — итальянец, из Милана, грум — немец, из Кобленца. Карета, вернее, удобный вместительный дормез сделана в Вене мастером Брандмайером, на заказ. Все из красного дерева. Передние и задние колеса небольшие. В передней части кабины располагается спальное место, которое образуется при выдвижении нескольких ящиков. Спереди есть также отдел, в котором размещается дорожный гардероб княгини. Карета окрашена в темно-коричневый тон и покрыта лаком (дурного качества). На дверцах дормеза помещены герб Радзивилла и герб Урусовой, щит которого состоит из семи сегментов, а сверху — княжеская корона».
Княгиня говорила о крестьянах: «Крепостничество выгодно лишь простым людям, для них это добро. Но оно невыгодно дворянству. Крестьяне принадлежат не земле, а своим хозяевам. Их могли продавать без земли и поодиночке, разделяя семьи. Так делали здесь 20–30 лет назад, но теперь все под контролем государства и так поступать нельзя. Однако об этом не ведают иностранцы, плохо знающие Россию и ее законы. Я сказала ей, что говорят, будто бы она собирается купить еще 50 тысяч душ, — нет! У нее сейчас служат 20 или 21 мужчина и 4 женщины, из которых две горничные, одна кастелянша и одна повариха, которая готовит еду для прислуги. Среди мужской прислуги — повар, конюх, парикмахер, буфетчик, дворецкий, метрдотель. При ней состоят один камердинер и один скороход. Ее итальянский слуга Доминик говорит на шести языках и получает 80 рублей в месяц — когда он живет при ней в доме, где его сверх того кормят. Когда он сопровождает княгиню в путешествиях, она платит ему 120 рублей в месяц и он кормится сам».
Княгиня говорила об отелях: «Она впервые пришла к нам в номера. Осталась очень довольна. Сказала, что в России нет хороших отелей. Никто здесь не заботится о постояльцах, приезжающих на короткий срок. Они сами должны справляться с трудностями или вынуждены искать частный дом под съем, а дома здесь хорошие».
Княгиня говорила о модной литературе: «У княгини настроение лучше, чем обычно. Говорит, что читает “Памелу” Ричардсона и он ей очень нравится, — не могу понять, почему мы в Англии против того, чтобы молодые леди читали этот роман, — сейчас говорят, что это книга написана специально для дам».
Софья подбрасывала Анне безобидные вопросы — о ее семье, корнях, гербах, Пиренеях, Париже, Венеции. И о путешествиях вдвоем, без мужчин — с Энн. Анна отвечала аккуратно — она уже привыкла к хитрым уловкам. Всем ведь хотелось знать, почему мадам Листер и мисс Уокер вместе, и где их спутники, и есть ли они вообще. «Княгиня поинтересовалась, большой ли у меня сад в Шибдене. Нет! Я все выкорчевала. Потратила уйму денег, и до сих пор ничего не кончено. Потом спросила, есть ли у меня сестры и братья, — да, младшая сестра, ей двадцать шесть, но мы редко видимся. Она чуть не допустила ошибку, пожелав выйти замуж за того, кто ей не ровня. Ее избранник, богатый человек, к счастью, сам это понял и разорвал помолвку. “Но ей ведь есть на что жить?” — спросила княгиня. Да! Сестра может приезжать в Шибден, когда хочет. В Шибдене сейчас никого, кроме слуг. Со мной живет лишь моя племянница — уже лет пять или шесть. Княгиня заметила, что Энн кажется мягким человеком, — да! Но именно она управляет хозяйством. Княгиня очень удивилась — она не думала, что Энн на такое способна. Бедняжка Энн, я вижу, как они все недоумевают, глядя на меня и думая о наших отношениях… Да, похоже, постепенно они всё обо мне узнают — и здесь, и в Петербурге. И надеюсь, они не разочаруются».
Анна осмелела — теперь ей было плевать, о чем шептались вокруг — подруга ли мисс Уокер, компаньонка, племянница или любовница. Не все ли равно. Они скоро оставят Москву. Она уже все решила. Они поедут в Сибирь и на Кавказ. К черту сплетни, к черту светских лентяев.
* * *
«Полно, мисс Листер, куда же вам ехать — всюду снег, собачий холод. Зима — не время для путешествий по России», — старая княгиня Урусова, смешно кудахча, пыталась отговорить упрямую англичанку. Старушка искренне ее полюбила и очень за нее переживала. Высвистывая непокорные шипящие и выпучив подслеповатые глаза, она умоляла не ехать, оставить эту сумасшедшую мысль. Точно так ей кудахтала тетушка в Шибдене, перед тем как Анна покорила Виньмаль. И значит, ее ждет успех — джентльмен слушает женщину и делает наоборот.
Листер теперь много думала о России. И чем больше читала, тем сильнее увлекалась ею и больше общего находила со своей Софьей. Обе великолепны, царственны и неприступны, обе противоречивы, холодны и страстны. Обеих сложно понять и невозможно забыть. Венера не стала ее. Ну так, может, ей покорится Россия? Это будет столь же опасно и немыслимо, как соблазнить богиню в будуаре. Стоит попробовать. Риск джентльменам к лицу.
