Он услышал голос Никки: «Наоми, встань позади меня».
— Зачем соглашаться на меньшее, чем использовать меня? — спросил Джон тварь, засевшую в разуме мертвого профессора. — Ты же не можешь меня бояться. Я убил тебя, Олтон, но второй раз убить тебя нельзя. Я из плоти и слаб. Ты силен и вечен. Так ведь?
Профессор улыбнулся ему из беседки, озорно и злобно.
Джон держал руку ладонью вверх, и рука Синявского легла на нее ладонью вниз. Что-то холодное и алчное зашевелилось на коже Джона. Он чуть не отпрянул. Усилием воли расслабился, не оказывая никакого сопротивления. Чувствовал чье-то леденящее, подергивающееся присутствие уже не на руке, а под кожей, продвигающееся к запястью… но не дальше.
Джон закрыл свой разум для всех мыслей о родителях и сестрах и впервые за двадцать лет позволил себе подумать о Синди Шунер, как не решался думать о ней с той ночи. Нарисовал ее себе обнаженной, ее прекрасное тело, полные груди, постарался восстановить в памяти, что чувствовал, когда она лежала под ним, ее тепло, как поднималась она ему навстречу, ее рот, ее замечательный рот, ее ненасытность, ее страстность.
Погибель взял его.
В арке мертвец рухнул на землю.
Разум Джона заполнили отвратительные образы Марни и Жизель, еще не мертвых, но уже истерзанных. Его здравомыслие подверглось атаке этих вечных воспоминаний Олтона Тернера Блэквуда, и он попытался закричать, но не смог.
В снежном вихре Джон увидел, как поднимает помповик двенадцатого калибра. И когда поворачивался к Никки, чувствовал, как напрягся палец на спусковом крючке.
Ему казалось, что он находится глубоко под землей, похороненный в живом теле, уверенный в том, что похоронен, точно так же, как не сомневался в гибели своей семьи, и его ужас нарастал с каждой секундой.
Никки держала его пистолет двумя руками, целясь чуть ниже груди, чтобы гарантировать попадание в цель, если при выстреле руки подбросит вверх.
Джон без колебания двинулся к ней, а когда она велела ему бросить помповик, продолжал идти, пока ствол не уперся ей в живот.
Стоя на расстоянии вытянутой руки, они смотрели друг другу в глаза, и в отчаянии он подумал, что вновь поступил неправильно. Двадцать лет спустя после первой трагедии он совершил поступок, который будет стоить жизни всей его семье точно так же, как двадцать лет назад его слабость и эгоизм привели к смерти родителей и сестер.
Глаза Никки наполнились слезами.
— Я не могу.
А ведь убить его, возможно, ее единственный шанс. Он привел их на край более высокого обрыва, чем предполагал.
— Я тебя люблю, — добавила она. — Я тебя люблю, я не могу.
Она опустила пистолет.
— Я смерть, — услышал он собственный голос. — Ты никогда не занималась сексом со смертью.
И когда его палец еще сильнее напрягся на спусковом крючке, Джон поднялся из своей живой могилы. Почувствовал, как Погибель начал осознавать, что скакун сумел спрятать свои настоящие мысли и ему хватило духа притвориться слабаком, заманить его в себя. Но прежде, чем Погибель понял, что Джону, возможно, достанет силы вышвырнуть его из своего разума, Джон отбросил помповик и метнулся мимо Никки и Наоми к сияющему колесу, на самом деле не колесу, а порталу, и оно всегда было порталом, только ждало, что его так назовут.
Джон бежал сквозь золотистый снег и ничего не видел внутри портала, кроме колец золотистого света, окутанных золотистым маревом. Возможно, ему предстоял полет сквозь вечность, но он вбежал в колесо без малейшего колебания.
Он не видел пола, но его ноги на что-то опирались, не видел потолка и стен, но чувствовал, что укрыт и защищен со всех сторон. Он словно превратился в хлыст, и хлыст этот щелкнул, и Джон всеми клеточками, от головы до ног почувствовал болезненное ощущение разрыва, и тут же из него вылетел Олтон Тернер Блэквуд. Чучелоподобный маньяк-убийца выглядел таким же реальным, как в жизни. Он потянулся к Джону, а потом провалился вниз, словно астронавт, оторвавшийся от космического корабля и по спирали улетевший в космическую пустоту. Еще щелчок хлыста, и Джона покинуло существо еще более ужасной наружности, чем Блэквуд, то самое, что называло себя Погибелью. Асимметричное, перекошенное, горбатое, желтоглазое, это страшилище на мгновение застыло перед ним, а потом упало вниз, как Блэквуд, в забвение или во что-то и похуже.
Вне этого золотистого портала ждали ночь и его семья, живая и невредимая семья. В конце концов, он все сделал правильно, пожертвовал собой ради них, совершил акт искупления, придавший смысл последним двадцати годам его жизни. И если бы теперь он не смог вернуться в мир времени и материальных вещей, после того как ступил на эту сторону смерти, он бы нисколько не сожалел, ему бы только очень хотелось вновь оказаться со своими близкими.
Но когда он решился выйти из колеса, то обнаружил, что ему дозволено вернуться домой. Волшебный свет таял, пока портал не растворился в снеге. Пропало и колесо, которое его сформировало. В давние времена, когда прилетали ангелы или куст горел не сгорая, не существовало видеокамер, чтобы запечатлеть эти моменты. Аналогично, не осталось никаких доказательств существования колеса, разве что колея на земле и треснутые плиты террасы. Deus ex machina.
[35]
Из беседки — решетка более не перекрывала выходы из нее — появились Зах и Минни. Одновременно, уже из ночи и снега, вышел Лайонел Тимминс, в вязаной шапке и бушлате, с широко раскрытыми глазами, лишившийся дара речи, оказавшись в той самой точке, к которой с разных сторон сходились не менее потрясенные случившимся члены семьи Кальвино.
* * *
Выйдя на кухню с секачом в руке — голова разламывалась от удара мамлюкским мечом, но намерения по-прежнему оставались дурными, — Мелодия Лейн остановилась, почувствовав, как лопнула нить, связывающая ее с существом, которое однажды ехало в ней, но которому теперь она служила по собственной воле. Подождала, ожидая восстановления связи, ибо ей не терпелось выпить жизнь из умирающего мальчика. Но по прошествии минуты она положила секач и покинула дом через парадную дверь, потому что без защиты и наставлений ее наездника-призрака этот дом был слишком опасным.
Сквозь снегопад Мелодия добралась до своего автомобиля, завела двигатель, включила дворники, чтобы очистить лобовое стекло от снега. Отъезжая от тротуара, она уже решила сменить место жительства. Счет городам и городкам в стране шел на тысячи, и в этот самый момент миллионы детей вдыхали воздух, которого могло всем и не хватить. Мелодия несла ответственность не перед будущими поколениями, но за уничтожение будущих поколений. Ответственность есть у нас всех. Некоторые уклонялись от нее, но не Мелодия.
И теперь она радовалась волшебному миру, который окружал ее, городу, укрытому снежным одеялом, поблескивающему миллионами кристаллов. Голосом нежным и мелодичным, так соответствующим моменту, она запела «Зимнюю чудо-страну».
[36]
