Николетта смотрела мимо картины на зеркало, наполовину скрытое темным фоном. Она не нарисовала темную фигуру, которая проявилась на пяти фотографиях, но буквально ожидала увидеть ее на картине.
— Утром я первым делом позвоню на фирму, которая обслуживает нашу охранную систему, — пообещала Николетта. — Попрошу их приехать и все проверить. Тебе от этого станет легче?
— Да, — ответила Стефи. — Это всего лишь сон. Все это так глупо. Но полегчает.
— Надеюсь, мне тоже, после того как ты бросила сороконожку мне за шиворот.
— Извини, Никки. Я не хотела тебя пугать. А может, немного и хотела. Этот сон просто потряс меня. Не сердись, ладно?
— Не могу, Стефи. Я до смерти тебя люблю.
— Слушай, давай без таких слов.
— Извини. Как Гарри? — она спрашивала про мужа Стефании. — Все еще носит платья своей матери?
— Носит что?
— Платья своей матери… а потом убивает сексуальных блондинок, когда те принимают душ?
— А-а, я поняла. Расплачиваешься за Джона. Я этого заслуживаю. Увы, Гарри по-прежнему носит платья своей матери, но, по крайней мере, блондинок убивать перестал.
Через несколько минут после того, как разговор был закончен, Никки сидела, глядя на незаконченный портрет своих детей. Как же сложно подражать Джону Сингеру Сардженту. Может, в этом и заключалась главная причина. Она убрала кисти и краски.
В спальне постояла у кровати, глядя на спящего мужа в полусвете настольной лампы.
В последнее время они практически не занимались любовью. Оба пребывали в каком-то подавленном настроении, и тут определенно требовались перемены.
Она спустилась на второй этаж. Постучала в комнату Заха, потом к Наоми и Минни. Нашла, что дети в полной безопасности, заняты выполнением домашнего задания, но они выглядели более унылыми, чем обычно.
Хотя Джон уже обошел дом, проверяя двери и окна, Никки проделала то же самое. Не обнаружила никаких нарушений.
В гостиной какое-то время постояла перед высоким зеркалом в барочной раме. Ее отражение размерами значительно уступало темной фигуре на фотографиях.
Дом уже так долго казался ей странным, что она привыкла к новой атмосфере и не ощущала ее так сильно, как прежде. Но разница оставалась. Никки не могла бы описать эти изменения, они просто чувствовались, а адекватные слова, чтобы выразить их, в лексиконе отсутствовали.
Внезапно в голове сверкнула мысль: самое странное во всей этой истории в том, что она ни разу не упомянула о своих ощущениях Джону. Словно дом, используя какую-то таинственную силу, которой не должно быть у неодушевленных предметов, стремился изолировать их одного от другого, развести по разным комнатам.
46
Двухэтажный дом из желтого кирпича находился в районе, который когда-то демонстрировал собой успехи среднего класса, а теперь — развенчанные мечты, свидетельствуя о разрушительной жадности политиков, обещающих всеобщее процветание, но при этом грабящих и богатых, и бедных. Бетонные дорожки потрескались, начали рассыпаться. Железные фонарные столбы тронула ржавчина, их давно следовало покрасить. Деревья, которые много лет уже никто не подстригал, тянули голые черные ветви к белесому небу.
От улицы дом отделяла ограда из заостренных металлических штырей, часть которых кто-то позаимствовал. Чувствовалось, что и летом лужайка оставалась такой же неухоженной, как и в этот день, двадцать пятого октября.
В самом доме, что в комнатах, что в коридорах, его встретили узкие проходы между массивной старинной мебелью. Несмотря на то что воздух насквозь пропитался табачным дымом, Джон находил его удивительно чистым.
Питер Эйблард, в прошлом священник, в одежде сохранил прежние вкусы: черные туфли, черные брюки, черная рубашка, темно-серый кардиган. По какой-то причине часы он носил на обеих руках.
Пятидесяти шести лет, с узким лицом аскета, пепельно-седыми волосами, зачесанными назад, тощий и высохший, он, казалось, существовал на одних лишь сигаретах, которые курил непрерывно, зажигая очередную от крошечного окурка прежней.
Дом принадлежал его девяностолетней матери. В настоящий момент она находилась в больнице, умирала от рака. Эйблард жил здесь с тех пор, как церковь с ним порвала.
После встречи с отцом Биллом четырнадцатого октября Джон потратил восемь дней, чтобы узнать, что сталось с последним экзорцистом епархии, и найти его. Поиски усложнились из-за того, что мать Эйбларда теперь носила фамилию Дорн, второй раз выйдя замуж после смерти отца бывшего священника.
Еще три дня ушло на то, чтобы убедить Эйбларда, по телефону и через знакомых, согласиться на встречу. Если он и не боялся полицейских, то, по меньшей мере, выработал стойкую неприязнь к ним.
Устроились они на кухне, среди светло-зеленых буфетов и желтых шкафчиков. На их фоне бросалась в глаза тяжеловесность старой плиты и духовок, словно отлитых из чугуна.
Стол, за которым они сидели, накрывала клетчатая желто-белая клеенка. Со стороны Эйбларда на столе стояли стеклянная пепельница и стеклянная кружка с черным кофе, лежали пачка сигарет и книга в обложке «Обманщик» Ливио Фанзаги.
[28]
Характерные потертости на клеенке в тех местах, где ее касались локти Эйбларда, говорили о том, что в других частях дома он проводит гораздо меньше времени, чем здесь.
Он не предложил Джону ни сигарету, ни кофе. По телефону ясно дал понять, что не расположен к продолжительной беседе.
В четвертый раз за менее чем два месяца Джон рассказал историю Олтона Тернера Блэквуда. Ничего не утаил, хотел, чтобы Питер Эйблард получил самую полную информацию.
Также рассказал о недавних убийствах и его расследовании, начав с первого посещения Билли Лукаса в закрытой психиатрической больнице штата.
— Через тринадцать дней Блэквуд убьет еще одну семью. Если я не смогу его остановить, он убьет мою семью десятого декабря. Двадцать лет тому назад в этот самый день я потерял родителей и сестер. Это не должно повториться. Я сделаю все, что угодно, чтобы спасти Никки и детей. Я продам душу, чтобы спасти их.
Глаза Эйбларда цветом не отличались от волос, создавая ощущение, что раньше они были другого цвета, но стали такими от длительного контакта с табачным дымом. В них клубились печаль и ужас.
— Никогда не предлагайте вашу душу даже в шутку или из раздражения. Вы думаете, никто не слушает и не готов заключить сделку. Кто-то слушает… и заключит.
— Так вы по-прежнему верите.
— Я потерпел неудачу и как священник, и как человек. Но даже в те дни я верил. А теперь верю еще больше. В этом ужас моего положения.
