— И когда у тебя поседела борода?
— Давно. Я стараюсь бриться дважды в день. Иначе становлюсь дядюшкой чертовым Римусом. Послушай, как вышло, что ты дал миссис Фонтер визитку с номерами телефонов?
— Миссис какой?
— Фонтер. Лу Фонтер. Сестре Джона Вобурна.
— Ах да, конечно. Тетя Лу.
Фрагменты сна липли к Джону, не отпускали, путали мысли. А с Лайонелом следовало быть начеку.
— Я занимаюсь этим всю ночь, — продолжил Лайонел, — но только утром узнал от нее, что ты побывал в больнице.
— Как там она?
— Выглядит ужасно, но жить будет. Джон, ты побывал в больнице за несколько минут до того, как у Энди Тейна полностью отказали тормоза.
— Так это он? Тейн? Он прыгнул с девушкой?
— Он убил их всех, включая Микки Скрайвера, своего напарника.
— Я видел, как Тейн с девушкой падали. Стоял у своего автомобиля, услышал выстрелы, звон разбивающегося стекла.
Таким бесстрастным взглядом Лайонел иной раз смотрел на свидетелей или подозреваемых, заставляя их гадать, сколь много ему известно.
— Ты видел, что они падают.
— Она была милой девушкой. Хорошей девушкой.
— Ты видел, что они падают, и ты… что? Уехал?
Джон поднялся с кресла, Лайонел — со скамеечки.
— Хочешь кофе? — спросил Джон.
— Нет.
— Что-нибудь еще?
— Нет.
Джон подошел к стене-галерее, на которой висели фотографии детей, сделанные в дни их рождения. Лайонел последовал за ним, но Джон не отрывал взгляда от фотографий.
— Ты в отпуске, Джон. Ты все еще в отпуске?
— Да.
— Тогда почему ты влез в это расследование? Почему хотел поговорить с Брендой Вобурн?
— Я приезжал в больницу не как коп. По личному делу.
— Первый час ночи. Отделение интенсивной терапии. Женщина, едва очнувшаяся после удаления пули… и ты заглядываешь к ней, чтобы поболтать? Я не думаю, что до этого ты встречался с нею.
Джон не ответил. Изучал фотографию Наоми, сделанную в день, когда ей исполнилось семь лет. В шотландском берете. Уже тогда она проявляла интерес к головным уборам. Он обожал Наоми по многим причинам, но первые десять включали ее любовь к миру и радость, которую она получала от самого обыденного, что окружало ее.
— Джон, дело очень серьезное. Один из наших убивает своего напарника, еще четверых, а потом себя. Пресса писает кипятком. Это уже не мое расследование. Создана оперативная группа. В нее вошли Шарп и Таннер.
Джон отвернулся от фотографий.
— Они знают, что я побывал в больнице?
— Еще нет. Но мне, возможно, придется им сказать. Джон, почему ты ушел в неоплачиваемый отпуск на тридцать дней?
— Семейные проблемы. Как я тебе и говорил.
— Никогда бы не подумал, что ты мне солжешь.
Джон встретился с ним взглядом.
— Это не ложь. Просто не вся правда.
— Кен Шарп заявляет, что ты пытался вмешаться в расследование по делу Лукаса.
— Что именно он сказал?
— Что он не хочет работать с тобой по делу Тейна, если ты вернешься из отпуска. Он просто поставил меня в известность.
— Это не проблема.
— Он сказал, что не хочет повторения случившегося в доме Лукасов, не хочет прийти в дом Тейна и обнаружить, что ты готовишь там обед.
Выражение «готовить обед» на полицейском сленге означало, что Джон манипулировал с местом преступления, подкладывал вещественные улики. Кен мог прийти к такому выводу после разговора с санитаром, Коулманом Хейнсом, в психиатрической больнице штата, который подозревал, что Джон, несмотря на признание подростка, уверен в невиновности Билли Лукаса.
— Ты действительно побывал в доме Лукасов, не имея на то официального разрешения?
— Да.
— Какого черта? Почему?
Джон посмотрел на коридор за открытой дверью. Он не хотел, чтобы его подслушали.
— Выйдем из дома.
День выдался ясным, и холод прятался в тенях. Они же устроились за столом на террасе, под ясным солнышком, сели на стулья из кованого железа.
Сжато, как и Нельсону Берчарду, он рассказал Лайонелу об убийствах Блэквуда двадцатью годами ранее, об утрате своей семьи.
Лайонел реагировал не так, как Берчард. Он знал, что жалость может быть воспринята как оскорбление. Сказал только: «Дерьмо», и это вульгарное словечко показало истинное сочувствие и трогательную глубину дружбы.
Когда Джон перечислял сверхъестественные параллели между недавним убийством семьи Лукасов и давнишним — Вальдано, Лайонел слушал с интересом. Потом разговор перешел на Солленбергов, троих из которых застрелили, как двадцатью годами позже застрелили троих Вобурнов. И когда Джон указал, что в каждом случае дочь погибала последней, Лайонел недоуменно моргнул, а потом нахмурился.
— Ты думаешь, есть какая-то связь между этими убийствами?
— Их разделяют тридцать три дня, как и тогда. Я предупреждал Берчарда — тридцать три дня.
— Тридцать три дня, возможно, совпадение.
— Это не совпадение.
Над ними раскинулось белесое небо, светило белое, а не желтое солнце, словно загрязненный городской воздух изменил их естественные цвета.
Лайонел наклонился вперед, положил руки на стол.
— Что ты пытаешься мне сказать? Я не понимаю. Объясни.
И хотя за такие слова его могли отправить в отставку, определив в психбольные, Джон отчаянно нуждался в союзнике.
— Через тридцать три дня наступит седьмое ноября. Третьей жертвой Блэквуда стала семья Пакстонов. Мать, отец, две дочери, два сына.
— Ты хочешь сказать, кто-то копирует преступления Олтона Блэквуда?
Легкий ветерок зашуршал алыми листьями, лежащими на пожухшей осенней траве, но ни ветки кедра, ни стебли роз на беседке не шевельнулись.
— Если третью семью убьют седьмого ноября, то четвертую — десятого декабря.
Лайонел покачал головой.
— У нас два разных убийцы. Билли Лукас, Энди Тейн. Оба мертвы.
Стеклянная поверхность столика на ножках из кованого железа отражала белесое небо, ястреба, скользящего по сужающейся спирали.
— И в случае Солленбергов, — продолжил Лайонел, — во всех прежних случаях, девушку насиловали и убивали.
— Билли Лукас изнасиловал и пытал свою сестру, Селину.
— Но Давинию Вобурн не изнасиловали.
— Риз Солсетто собирался убить всю семью Вобурнов. Если бы Бренда не застрелила его, он бы застрелил ее и сына, а потом сделал бы с девушкой то же самое, что Олтон Блэквуд сделал с Сюзан Солленберг.
