Джон предпочел не отвечать на этот вопрос.
— Он упомянул нечто такое, о чем мог знать только он, нечто, относящееся к нашему с ним разговору.
— Он вам угрожал?
Если бы Джон подтвердил угрозу, ему пришлось бы писать заявление, а если бы он его написал, в службе безопасности больницы могли выяснить, что к делу Лукаса он не имеет никакого отношения.
— Нет, — солгал он. — Никаких угроз. Что сказал Билли, когда вы обыскивали его палату в поисках телефона?
— Он ничего не сказал. С ним что-то случилось. Он словно впал в ступор. Замкнулся, ушел в себя, ни с кем не разговаривает.
— Есть шанс, что кто-нибудь из персонала мог позволить ему позвонить по своему мобильнику?
— Скорее всего, это стало бы причиной для увольнения, — ответил Маммерс. — Никто не решился бы рисковать.
— По роду своей работы, мистер Маммерс, я убедился, что некоторые люди рискуют всем, действительно всем, по весьма прозаичным причинам. Огромное вам спасибо за содействие.
Закончив разговор, Джон пошел на кухню, где включил свет в вытяжке над плитой.
Большинство их друзей пили вино, но некоторые предпочитали что-то покрепче, и Кальвино оборудовали небольшой бар в одном из буфетов. Только с тем, чтобы успокоиться и заснуть, Джон налил себе двойную порцию виски со льдом.
Его больше беспокоила не угроза Билли Лукаса, а последние слова, произнесенные подростком-убийцей по телефону.
Насколько Джон помнил, он так и не поделился с полицией тем, что убийца его родителей и сестер, Олтон Тернер Блэквуд, сказал ему перед смертью. Джон молчал от горя и ужаса, тогда как Блэквуд пытался отвлечь его разговорами.
И чуть ли не напоследок в ту далекую ночь Блэквуд, слово в слово, произнес те самые слова, которые Джон уже в эту ночь — не прошло и часа — услышал от Билли в самом конце их разговора: «Твоя очаровательная сестра, твоя Жизель. У нее были такие аккуратненькие маленькие сисечки».
17
Заху снилось, что он проснулся в темной спальне и увидел полоску янтарного света, вырывающуюся из-под двери стенного шкафа. Во сне он лежал, глядя на эту узкую яркую полосу, пытаясь вспомнить, погасил ли он свет в стенном шкафу, перед тем как лечь спать, и решил, что да, конечно же погасил.
Он включил лампу на прикроватном столике, правда, большая часть спальни при этом все равно осталась в тени, поднялся с кровати и медленно подошел к стенному шкафу, копируя поведение типичного тупицы в любом безмозглом фильме ужасов, где все умирают, потому что смертельно глупы. Когда он взялся за ручку двери, свет в стенном шкафу погас.
Кто-то или что-то находилось за дверью, другого способа добраться до выключателя не было, и самое глупое, что он мог сделать, так это открыть дверь в стенной шкаф, оставаясь безоружным. Тем не менее Зах наблюдал, как его рука вращает ручку, словно он ее не контролировал, совсем как в одном из тех самых фильмов, где какому-то дураку трансплантируют руку и она обладает собственным разумом.
Тут он начал соображать, что это сон, — руки были теми, с которыми он родился, а они делали только то, что он от них хотел. Потом резко, как бывает только во сне, дверь, которую он не открывал, оказалась широко распахнутой, и он стоял на пороге стенного шкафа, в котором царила чернильно-черная темнота.
Из этой черной дыры вытянулись огромные кисти рук, схватили его, одна за горло, вторая за лицо, мясистая ладонь расплющила ему нос, закрыла рот, оборвав крик, оборвав дыхание.
Он вцепился в руку, которая держала его за лицо, начал вырываться, но получалось не очень: запястье, массивное, как лошадиное копыто, крепкие кости, толстые сухожилия. Холодные, будто покрытые каким-то жиром подушечки пальцев, каждая размером со столовую ложку, давили на глаза, и он не мог вдохнуть, не мог выдохнуть…
Набрав наконец полную грудь воздуха, Зах сел на кровати, кошмарный сон отпустил его, разлетевшись, как расколотая скорлупа.
Сердце гулко колотилось в груди, но, пусть вызванный кошмаром страх быстро уходил, он увидел, что ситуация, в которую он попал во сне, повторяется и в реальном мире. В темноте настоящей комнаты светилась янтарная полоска — щель под дверью в стенной шкаф.
Ранее, когда дверь распахнулась сама по себе, он не придал этому значения, решив, что причина в усадке дома: сместился центр тяжести двери, и она открылась в полном соответствии с законом всемирного тяготения. А когда ему показалось, что он заметил какие-то странности в своем отражении в зеркале, заморачиваться не стал, но вернулся, чтобы посмотреться в зеркало еще раз, потому что знал, кто злодеи этого мира, и не нуждался в призраках, которые только отвлекали бы его от настоящего зла.
Но что-то в этом кошмаре изменило его взгляды. Внезапно его охватил страх, которого он не испытывал очень давно, разве что в раннем детстве, и воспоминания о нем уже стерлись.
В большинстве своем кошмары не столько тяжелое испытание, сколько развлечение, нечастая поездка по дому ужасов рассудка. Ты плывешь на личной гондоле от одной странной «живой картины» к другой, пока один из этих кошмариков не оказывается реальным, и уж тут начинается невероятная погоня. После короткого периода жуткого страха ты просыпаешься, и, если можешь вспомнить подробности, они обычно настолько нелепы, что вызывают у тебя смех. Собственно, и безмозглые фильмы ужасов ничуть не страшнее монстров, которых можно увидеть в телевизионных мультфильмах для маленьких детей.
Этот блинский сон воспринимался таким же реальным, как комната, в которой Зах проснулся: холодная, сальная твердость схвативших его рук, боль в расплющенном носу, зажатые ноздри, нехватка воздуха. И даже теперь боль в глазах говорила, что пальцы со здоровенными, как столовые ложки, подушечками были реальными и выдавили бы ему глаза, если б он не вырвался из сна.
Он включил лампу на прикроватном столике и спрыгнул с кровати, только не бросился к стенному шкафу, как это сделал идиот Зах во сне. В углу рядом с его письменным столом стояла точная копия мамлюковского меча, которую он и вытащил из полированных, с никелиевым покрытием ножен.
У современных мамлюкских мечей остались только представительские функции, они символизировали звание, ничего больше. Офицеры надевали их на различных церемониях. Этот изготовили из нержавеющей стали, с гравированным эфесом, позолоченным шишаком. И как бывает у любого церемониального меча, лезвие не затачивалось, а потому на оружие такой меч не тянул. Не затачивалось и острие, но оно как раз могло причинить вред, в отличие от лезвия.
Стоя у шкафа, Зах левой рукой распахнул дверь, держа в правой мамлюкский меч, готовый нанести удар. Но никто не ворвался в комнату, чтобы напороться на острие меча.
В стенном шкафу никто не прятался, но Заха там ждал сюрприз. Крышку потолочного люка опустили, складную лестницу раздвинули. И его приглашало темное пространство между вторым и третьим этажом.
