Вновь у нее за спиной промелькнула загадочная тень, на этот раз слева направо, темное пятно. Наоми ахнула, заглянула в стенной шкаф, куда, несомненно, нырнул незваный гость, но вновь никого там не увидела.
Минни поднялась из-за столика.
— Что не так? — спросила она, подходя к Наоми.
— Я кого-то видела. Отражение. В зеркале.
— Это, наверное, твое.
— Помимо моего, разумеется. Кто-то прошел позади меня.
— Никого здесь нет.
— Возможно. Наверное, нет. И все-таки… что-то произошло. Я видела его в зеркале, это точно. Очень быстрого. Он должен быть здесь, с нами в комнате.
— Ты лучше скажи мне правду, Наоми. Ты пытаешься напугать меня?
Минни достались черные волосы матери и зеленые глаза отца. И, как в случае с папочкой, эти изумрудные глаза могли пригвоздить к месту, словно луч фонаря человека, ведущего допрос, в комнате со звуконепроницаемыми стенами, расположенной в глубоком подземелье, и ты понимаешь, что будешь оставаться без очередного пальца всякий раз, когда солжешь. Наоми знала, что ни папочка, ни Минни не станут отрезать ей пальцы, но, когда любой из них, сощурившись, пристально смотрел на нее, она ни на йоту не отступала от правды.
— Ты пытаешься напугать меня? — повторила вопрос Минни.
— Нет, нет. Это не страшно. Не очень страшно. Чуть страшно. Но так странно. Я подумала, что мне придется стать слепой пианисткой.
— Ну ты загнула, — покачала головой Минни.
— Я видела в зеркале отражение какого-то парня, — настаивала Наоми.
— Правда? Поклянись могилой Уилларда.
Уиллард, их четырехлапый друг, умер двумя годами ранее. Его потеря стала самым тяжелым испытанием в их жизни. Они до сих не могли вспоминать его без боли в сердце. Самый лучший, самый милый, самый благородный пес во всем мире, так они о нем думали, и если ты клялся в чем-либо на его могиле и лгал, тогда тебе точно предстояло гореть в аду и до скончания вечности есть пауков, червяков и брюссельскую капусту.
— Клянусь могилой Уилларда, — ответила Наоми.
На Минни это произвело впечатление. Она повернулась к зеркалу, обратилась к отражению Наоми:
— И как он выглядел?
— Я не знаю. Я просто… никаких подробностей… просто пятно, он супербыстрый, быстрее, чем человек, быстрее, чем любое животное, но я видела не животное.
В зеркале глаза Минни перемещались с отражения глаз сестры к отражению комнаты за ними. Наоми тоже всматривалась в отражение комнаты.
— Может, это был не парень, — предположила Минни. — Может, девушка.
— Какая девушка?
Минни пожала плечами.
— Кто ее знает?
По зеркалу вновь промелькнула тень. Поскольку Наоми ждала ее появления, она увидела тень более отчетливо, но видеть особо было нечего: ни лица, ни рук или ног, только пятно темноты, появилось и исчезло.
Наоми вскрикнула: «Грецкий орех!» — как, бывало, говорила ее бабушка, если пугалась или от раздражения. Минни ограничилась коротким: «Вау!»
Они увидели не кого-то или что-то, а всего лишь чью-то тень, и Наоми посмотрела на плафон под потолком, решив, что это мотылек кружит у хрустального шара, но мотылька не обнаружила.
Когда же вновь перевела взгляд на зеркало, фантом проскочил в обратную сторону.
— Должно быть, в комнате мотылек, — сказала она сестре. — Помоги мне его найти.
— Это не мотылек, — очень серьезно ответила Минни. — И не в комнате. В зеркале.
Минни только-только исполнилось восемь лет, и все восьмилетние частенько несли чушь, потому что их мозг еще не развился полностью и не заполнял весь череп, или что-то в этом роде, во всяком случае, речь шла о доказанном наукой факте, поэтому не приходилось удивляться, если они говорили что-то совершенно абсурдное. И уж конечно, не имело смысла злиться на них за это.
— Утром ты выпила лишнюю таблетку глупости, Мышка. Как может мотылек попасть в зеркало?
— Это не мотылек, — ответила Минни. — Не смотри больше в него.
— Что значит — не мотылек? Я видела крылатую тень… на этот раз видела ясно. Наверняка мотылек.
— Не смотри больше в него, — гнула свое Минни. Вошла в стенной шкаф и начала подбирать для себя одежду. — Возьми все, что наденешь завтра, и положи на письменный стол.
— Зачем? Что ты делаешь?
— Поторопись.
И хотя мозг у Минни еще не развился и не занимал все внутреннее пространство ее восьмилетнего черепа, Наоми вдруг поняла, что имеет смысл последовать совету младшей сестры. Она вошла в стенной шкаф и скоренько собрала все необходимое.
— Не смотри в зеркало, — напомнила ей Минни.
— Посмотрю, если захочу, — ответила Наоми, старшая сестра, которая не могла допустить, чтобы ею командовала младшая, еще такая маленькая, что не могла накрутить спагетти на вилку, если не помогала себе пальцами. Но на зеркало Наоми так и не взглянула.
После того как сестры положили одежду на свои письменные столы, Минни принесла стул от игрового столика к стенному шкафу. Захлопнула дверь и подставила спинку стула под ручку, чтобы ее не смогли повернуть изнутри.
— Мне надо убрать все эти шляпки, — запротестовала Наоми.
— Не сегодня.
— Но нам иногда понадобится заходить в стенной шкаф.
— После того, как поймем, что делать с зеркалом, — ответила Минни.
— А что ты хочешь сделать с зеркалом?
— Я об этом думаю.
— Нам нужно зеркало.
— Не обязательно это, — заявила Минни.
14
В их апартаментах на третьем этаже Николетта переключила его на более низкую передачу, как и обещала, а он проделал то же самое с ней. Их любовные игры не напоминали гонку за наслаждением, превратились в легкое и знакомое путешествие, полное любви и нежности, и заканчивалось оно долгим и сладким взлетом к вершине блаженства.
До встречи с Николеттой Джон и думать не мог о половых отношениях, во всяком случае, не стремился к ним. Гибель всех членов его семьи от руки Олтона Блэквуда, насильника и убийцы, связала секс и насилие в голове юного Джона, и ему представлялось, что сексуальное желание — зверская похоть и любое стремление к близости — сублимация жажды убийства. У Блэквуда получение сексуального удовлетворения предшествовало убийству; и долгие годы Джон полагал, что любой его сексуальный контакт станет оскорблением памяти матери и сестер, а оргазм поставит на одну доску с их убийцей. Секс неизбежно напомнит ему об их унижении и агонии, и оргазм принесет ему не больше удовольствия, чем нанесенный самому себе удар ножом или пулевое ранение, потому что после изнасилования их резали и в них стреляли.
