Изучение образцов и регистрация результатов – чрезвычайно кропотливая и трудоемкая работа, однако такие моменты, когда перед глазами постепенно предстает образ, приносят огромное удовлетворение. С похожим набором разных видов пыльцы я уже многократно сталкивалась ранее. На самом деле он был совершенно типичным для археологических образцов: присутствует в Великобритании на протяжении многих тысяч лет с тех пор, как первые фермеры занялись земледелием и появились поля.
В том поле не осталось следов кукурузы и ее пыльцы, однако передо мной были следы растений, которые росли вокруг в предыдущие годы и, вероятно, будут расти еще многие годы. Они доказывали, что люди, ехавшие в этой машине, наступали на растительность, типичную для окраины пахотного поля, на границе которого были высажены всевозможные виды кустарников и других растений. Судя по количеству различных типов пыльцы, эта лесополоса была там уже давно, и, скорее всего, выросла на земляной насыпи, образовавшейся, когда в отдаленном прошлом копали траншею. По сути, мы имели дело с археологическим рельефом. Все складывалось воедино.
Я взяла в руки телефонную трубку.
Через деревья пробивались косые лучи солнца, машина детектива остановилась, и я вышла через заднюю дверь. Я ухватилась за возможность приехать сюда, в Хартфордшир, чтобы своими глазами все увидеть. Передо мной простиралась та самая полоса деревьев и кустарников, тянувшаяся вдоль всей окраины поля. С другой стороны дороги, не менее чем в двухстах метрах от нее, обнаружилось засаженное пшеницей поле – наверное, именно оттуда была пшеничная пыльца, хотя я и удивилась, что ее занесло так далеко. Эксперименты показывали, что она разлетается не далее нескольких метров от края поля – еще одна нестыковка в традиционной научной литературе.
Земля на окраине поля рядом с лесополосой, может, и не используется фермерами, однако дикая жизнь в ней кипит. Здесь находят дом сотни различных видов растений, насекомых, птиц и других животных. И именно здесь, на простирающейся вдаль заросшей кустарниками, крапивой и травой насыпи, сбросили и подожгли тело мужчины в надежде, что его никогда не найдут.
Высота лесополосы менялась в зависимости от высоты кустарников. Здесь росло множество разных видов, и каждый давал пыльцу определенного типа, оставляя следы на всем, что прикасалось к растениям. Если здесь было кукурузное поле, когда сюда свернула машина, то правильно интерпретировать следы не трудно. Да, здесь действительно выращивали кукурузу, и автомобиль с ехавшими в нем людьми должен быть усеян пыльцой. Подобного рода доказательства удается получить крайне редко, и это оказался определенно не тот случай. Место со столь разнообразной растительностью оставляет множество следов, и если бы мне не доводилось исследовать множество траншей возле пахотных полей по своей работе, я, может, и не сложила бы все воедино и не осознала значимость своих находок.
Я часто в своей жизни думала о лесополосах. Мы порой находим определенный набор разных типов пыльцы и сообщаем археологам, что земля в прошлом возделывалась – так начинает создаваться картина ландшафта, который мог когда-то существовать. Теперь же, когда я стояла у того поля, мне в голову пришла другая мысль. Что отличало одну часть этой лесополосы от другой? В Британии есть лесополосы, возраст которых исчисляется тысячелетиями. Самые старые зеленые насаждения пережили кельтов, наступившие после ухода римлян темные века, первых королей и королев и сохранились до наших дней. Лесополоса может развиваться по-разному, однако некоторые древние насаждения представляют собой остатки лесов, отвоеванных у природы нашими предками. Еще в бронзовом веке здесь появились земляные угодья. И они существуют по сей день, зачастую со своими траншеями и насыпями, образующими барьеры между земляными участками и обозначающими их границы. В отдаленном прошлом эти барьеры могли разделять территории различных племен; многие из них теперь заброшены, но все еще заметны.
Я видела в отдалении клен полевой, однако поблизости были только боярышник и дуб. В палеоэкологии (науке об экологии прошлого) и археологии мы копаем вглубь, постепенно попадая во все более отдаленное прошлое. Мы подсчитываем сохранившиеся пыльцевые зерна, определяем по ним процентное соотношение растительности и наблюдаем, как век за веком на смену преобладавшим на местности березам приходят сосны, а вслед за ними ольха, вяз и липа, которые постепенно вырубаются людьми, сажающими на их месте злаки и травы, в то же время на нагорьях на их месте образуются вересковые пустоши. В археологии мы устанавливаем судьбу, которая со временем постигла различные растения, однако все эти растительные сообщества сжимаются под давлением осадочных пород в грунтоносе, и небольшие различия концентрируются.
В этом поле было представлено лишь мимолетное мгновение. В отличие от археологии или палеоэкологии, изменения, происходившие на протяжении длительного периода времени, здесь не имели никакого значения. Важно только, что представляла собой данная местность на момент, когда было сброшено тело. В археологии анализ проводится в трех измерениях, поскольку задействовано время, представляемое глубиной отложений. Здесь же мы исследуем местность в двух измерениях, на плоскости, и меня совершенно не волнуют ее изменения.
На меня вновь нахлынуло вдохновение. Здесь, у ворот при въезде в поле, было много дубов, так почему в образцах мне удалось найти так мало дубовой пыльцы? И почему в них оказалось так много пыльцы терна, черного паслена и крапивы? У ворот они почти не росли. Здесь была не одна лесополоса, а несколько коротких, которые заметно отличались, плавно переходя одна в другую. Сейчас это кажется мне очевидным, но тогда я не сразу поняла. Никто толком не знает, как именно распределяется опавшая пыльца в таком случае.
Я все еще разглядывала лесополосу, когда один из криминалистов меня спросил:
– Хотите увидеть, куда они положили тело?
– Ну, на самом деле мне хотелось бы попробовать найти это место самой.
Мы пошли вдоль лесополосы, но я не видела ничего похожего на сложившуюся ранее в голове картину. Я запомнила и деревья, и травянистые растения, следы которых были обнаружены в машине преступников. Все было не то, не то, не то – а затем вдруг я увидела то, что нужно.
– Готова поспорить, это здесь.
Детективы изумленно посмотрели на меня. Лицо заместителя начальника полиции расплылось в улыбке.
– Как вы это поняли, Пат?
– Просто я уже видела это место… у себя в голове.
Я видела терновник и полевой клен, их переплетающиеся над головой ветки, а также боярышник, вероломно захваченный цветущим плющом. Разные злаки, крапива, черный паслен, чистец, щавель, лебеда – все они росли на насыпи между распаханным полем и самой траншеей. Все они оставили на листьях пыльцу, которую преступники занесли к себе в машину. Эта лесополоса и насыпь стали свидетелями того, как люди подожгли тело и скрылись, и теперь давали показания против них.
Стоя там, под пробивающимися сквозь деревья лучами летнего солнца, среди кустов терна, усыпанных зреющими плодами, я оглянулась назад, посмотрев вдоль лесополосы. Откуда я знала, что это случилось именно здесь? Все просто: больше нигде это произойти попросту не могло. Вся остальная лесополоса была… неподходящей. Она не могла бы дать нужный набор пыльцы, который соответствовал бы найденному в машине. И тогда до меня дошло то, что, пожалуй, я должна была осознать раньше: мир на самом деле гораздо неоднороднее, гораздо разнообразнее, чем я могла себе представить. Из всего края поля тело могло лежать только в одном месте, потому что только там были все те растения, следы которых я обнаружила в лаборатории; только одно место соответствовало картине, которую я держала у себя в голове. Пройди десять метров вдоль лесополосы в любую сторону, и картина изменится. Пыльцевой профиль давал невероятно точную информацию.
