В другой раз к о. Иоанну приехали какие-то высокие милицейские чины, не привыкшие к отказам. Грубо отстранив келейницу, они вошли к батюшке в келию прямо во время его отдыха и начали бесцеремонно будить. О. Иоанн говорил потом, что, проснувшись, будто оказался в лагерном прошлом — вокруг милиционеры, следователь... «Что вы делаете? Вы же убиваете батюшку!» — напустилась на «гостей» келейница. А сам о. Иоанн после такого «свидания» с прошлым целую неделю болел. Не жаловал он и визитёров-журналистов, о которых говорил так:
— Скажешь «а», они потом сами добавят все остальные буквы алфавита и напишут — отец Иоанн так сказал.
Основной мотив воспоминаний об о. Иоанне — это ощущение невероятной любви, исходившей от него. Наблюдая за ним, даже опытные в духовных исканиях люди порой начинали сомневаться: как можно так любить всех?..
«Этот дар проявлялся у него таким образом, что всякий думал: “Он любит меня больше всех”. И ещё: “Никто никогда меня так не любил”. И ещё: “Батюшка любит меня больше, чем я сам себя люблю”.
А потом открывалось, что он и других, и всех так же любит. От этого возникало недоумение и даже подчас ревность. Но потом становилось ясно, что его дар любви подобен материнскому. Для матери все дети — родные, любимые, каждого жалко, за каждого сердце болит» (протоиерей Владимир Цветков).
«Когда видишь идущего к отцу Иоанну человека, сознаешь, что он любит этого человека больше всех. В полном смысле слов: Больше Всех! И что странно, ревности не возникает. Ты всем существом своим осознаешь, что вот сейчас он обернётся к тебе и будет любить тебя точно так же Больше Всех! И он не обманывает ни тебя, ни старушку, которая раньше тебя подошла. Мы оба пребываем в полноте любви, на земле невозможной» (протоиерей Сергий Правдолюбов).
«Это была даже не просто любовь, а материнская нежность, ласка. Он всегда беспокоился: “Когда приехала? Где остановилась? Почему ты босая?” <...> В разговоре казалось, что он преклоняется перед каждой былинкой. Он не говорил “яблоко”, а “яблочко”, не “скамейка”, а “скамеечка”, не “половик”, а “половичок”» (Т. Горичева).
«От батюшки вообще никто не уходил неутешенным. Поразительно было видеть, какие перемены происходили с людьми. Входил человек к батюшке унылым, печальным, мрачным, а выходил в радости. Наблюдая необычайные проявления батюшкиной любви каждый день на протяжении двух недель, я стал задавать себе вопрос: “Как же так, как батюшка изо дня в день может на такое количество людей изливать столько радости и любви? По-человечески это невозможно. Человеческие резервы любви имеют пределы”. А потом я получил послушание на клиросе и увидел, как батюшка служил Божественную литургию, и получил ответ на свой вопрос. Всё его служение было настоящим богообщением, живым, творческим. Я запомнил батюшкины необычные интонации при возгласах и услышал всё ту же радость, которую заметил при его общении с людьми. “ Вот он — настоящий источник любви и радости”, — понял я» (игумен Николай (Парамонов)).
«Прищурились глаза в поисках тёмных пятен на этом “солнце”. “Не может человек так любить всех, любовь отца Иоанна — видимость и обычное теперешнее лицемерие и лицедейство”. <...> Батюшка всё видел, но не сразу протянул мне руку помощи. <...> Он терпеливо ждал и был всё тем же, понимающим и сочувствующим. Эта мука, болезнь души длилась с месяц. Неприметным образом мрак рассеялся» (Т. С. Смирнова). Впоследствии келейница старца Татьяна Смирнова ещё не раз задавала ему этот вопрос: «Батюшка, вот нас такая разношёрстная толпа людей, как вы нас всех любить можете?» — и слышала в ответ:
— Да вас ведь жалко. Я-то вырос в православной среде, и меня за руку вели отцы святые. А вы?..
С безмерной любовью к людям сочеталось ещё одно качество — ненавязчивость. Батюшка меньше всего походил на сурового старца, указывавшего паломнику поступать так-то и так-то.
«Отец Иоанн никогда не диктовал и не навязывал свою волю. Он бесконечно ценил человеческую свободу и относился к ней с каким-то особым благоговением. Батюшка готов был уговаривать, увещевать, готов был даже умолять об исполнении того, что, как он знал, необходимо для обратившегося к нему человека. Но если тот упорно настаивал на своём, батюшка обычно вздыхал и говорил:
— Ну что ж, попробуйте. Делайте как знаете...
И всегда, насколько мне известно, те, кто не исполнял советов отца Иоанна, в конце концов горько в этом раскаивались. Как правило, в следующий раз они приходили к батюшке уже с твёрдым намерением исполнить то, что он скажет. А тот с неизменным сочувствием и с любовью принимал этих людей, не жалел для них времени и сил, всячески старался исправить их ошибки» (митрополит Тихон (Шевкунов)).
«Это вообще был “стиль” батюшки — не навязывать ничего, не ломать человека. Тихо, смиренно, с любовью помогать человеку искать ключ к открытию Промысла Божия, воли Божией. Конкретно о каждом человеке, без обобщений» (протоиерей Владимир Цветков).
«Иногда, провидя духовные и душевные возможности посетителя, отец Иоанн просто уклонялся от ответов на заданный вопрос. Скажет: “Дай просворочку и конфеток”. Я же, зная огорчение человека, пыталась прекословить, выпрашивая ответ, на что отец Иоанн категорически прерывал меня: “Я не могу ответить на этот вопрос как должно, ведь выполнять никто ничего не будет, а ответственность на человека ляжет большая. Уж пусть он живёт как может, как сам разумеет, Господь снизойдёт к его немощам и строго не осудит, а за ослушание и презорство слова Божия будет уж иной суд. Зачем же нам усложнять ему жизнь и меру ответственности? Я помолюсь о нём, а ты дай ему конфетку”» (Т. С. Смирнова).
Никого не «ломая», сам батюшка являл собой образец смирения. Беспрекословно слушая монастырское начальство, к другим был снисходительным. «Он не делал замечания во время совершения богослужения. Я сам был свидетелем того, как пономарь забыл принести аналой. Батюшка сам пошёл через весь храм и принёс аналой. Однажды я видел, как он сам аккуратно сметал крошки с жертвенника, приговаривая: “Исполняю пономарское послушание”. И опять-таки никаких замечаний» (протоиерей Владимир Цветков).
«Вспоминаю такой случай: сижу в келье, вдруг стук в дверь, и орёт кто-то басом. Думаю: “Ничего себе!” Дверь открывается, и на пороге священник, собой всю келью заполняет, меня не видит, кричит: “Батюшка, у меня к Вам три вопроса!” В ответ слышен спокойный ласковый голос отца Иоанна: “Смирение, покаяние, терпение, страх Божий”. Тот успокаивается, на лице появляется умиротворённая улыбка» (монах Михаил (Усачёв)).
«О смирении батюшки говорит такой факт. Как-то я привёл к нему моего маленького сына — ему было тогда около четырёх лет. И вот он увидел отца Иоанна в белом, нарядном подряснике, напугался и расплакался, подумав, что это доктор и его станут лечить. А к тому времени сын уже знал, что лечение не всегда бывает приятным. Какова же реакция батюшки, который тогда уже был довольно немощен и больше сидел, чем ходил? Он решает немедленно переодеться в другой, серый подрясник. Сын сразу успокоился, стал бегать по келье и играть, а батюшка этому искренне радовался» (П. Коротков).
