Стоя возле загончика толстой дамы, я психически ощущал, что она сыграет важную роль в моей жизни, но я чувствовал, что не Глория привела меня в Шоквилль. Зловещие магнетические волны, против которых было не устоять, продолжали тянуть меня дальше, в глубь палатки.
Последний, двенадцатый загончик был занят Джоэлем Таком — человеком с ухом, как цветная капуста, ртом, похожим на ковш экскаватора, и желтыми, как желчь, зубами, со лбом Франкенштейна, человеком с третьим глазом, гигантом, уродом, бизнесменом и философом. Он читал книгу, не обращая внимания ни на то, что творилось вокруг, ни на меня, — однако сидел так, чтобы простаки могли заглянуть ему в лицо и рассмотреть его во всех отталкивающих подробностях.
Вот кто привел меня сюда. В первый момент мне показалось, что влекущая меня сила исходит непосредственно от Джоэля Така. Часть ее, возможно, и шла от него, но не вся — источником другой части магнетизма было само место, земляной пол загончика. Проход для посетителей был огорожен канатом и стойками, и между этой демаркационной линией и краем деревянной платформы, на которой восседал Джоэль Так, было пустое пространство футов шести в ширину. Мои глаза были прикованы к этому пыльному, посыпанному опилками клочку земли, и пока я смотрел туда, темная жара исходила из грунта, раздражающая теплота, совершенно непохожая на утомительную августовскую жару, проникшую в каждый уголок на ярмарке. Только я ощущал эту теплоту. Она была без запаха и в то же время напоминала вонючий пар, исходящий от навозной кучи на ферме. Она навеяла на меня мысли о смерти, о теплоте, вызванной разложением, исходящей от гниющего тела. Я не мог сообразить, что она означает, и гадал, не суждено ли этому месту стать потайной могилой, может быть, даже моей собственной. И в самом деле, стоило мне остановиться на этой дикой версии, как у меня появилась уверенность, что я стою у края могилы, которую вскоре откроют и в самый глухой час ночи спрячут в нее чей-то окровавленный труп, и что...
— Ба, да никак это сам Карл Слим, — воскликнул Джоэль, наконец обратив на меня внимание. — Ой, нет, постой-ка, прости, просто Слим, правильно? Слим Маккензи.
Он подшучивал надо мной, я улыбнулся, и темные излучения, поднимавшиеся из-под земли, стали слабее, еще слабее и совсем исчезли.
Поток простаков на минуту схлынул, и я ненадолго остался наедине с Джоэлем. Я спросил его:
— Ну, как идут дела?
— Хорошо. У нас дела почти всегда хороши, — ответил он тем мягким, звучным голосом, каким говорят дикторы на радиостанциях, передающих только классическую музыку. — А у тебя как? Дает тебе ярмарка то, чего ты хотел?
— Место для сна, сытная еда три раза в день, карманных денег больше чем достаточно — в общем, у меня все отлично.
— Как насчет анонимности? — поинтересовался он.
— Ну, думаю, это тоже.
— Убежище?
— Пока — да.
Как и раньше, я ощущал что-то отцовское в этом странном человеке, способность и готовность оказать поддержку, дать дружеский совет. Но, как и прежде, я чувствовал также и скрытую в нем опасность, угрозу, не поддающуюся определению. Я не мог понять, каким образом в нем сочетается двойственное и столь разное отношение ко мне. Он мог быть либо наставником, либо врагом, тем или другим, но никак не обоими одновременно. И все же я чувствовал в нем эту противоречивость, поэтому я не открылся ему, хотя, не ощущай я этого, я наверняка доверился бы ему.
— Что ты думаешь о девушке? — спросил он, возвышаясь в своем кресле над платформой.
— О какой девушке?
— А разве есть и другая?
— В смысле... ты про Райю Рэйнз?
— Она тебе нравится?
— Конечно. Она то, что надо.
— И все?
— А что еще?
— Спроси любого мужчину с этой ярмарки, что он думает про мисс Райю Рэйнз, и он полчаса будет воспевать ее лицо и тело, потом еще полчаса будет прохаживаться по поводу ее хаактера, а потом еще немного повоспевает ее, но ни за что не ограничится фразой, что «она то, что надо», и закроет тему.
— Она привлекательная.
— Ты влюбился, — сказал он, с трудом двигая костистыми челюстями. Желтые зубы стучали, когда он выговаривал твердые согласные.
— О... нет. Нет. Только не я, — ответил я.
— Чушь собачья.
Я пожал плечами.
Его оранжевый глаз смотрел на меня слепым, но пронзительным взглядом. Закатив два остальных глаза в притворном нетерпении, он продолжал:
— Давай-давай, болтай, конечно, ты влюбился. По уши. Если не хуже. Может быть, ты вообще полюбил ее.
— Ну, вообще-то она меня старше, — неловко возразил я.
— Всего на несколько лет.
— Все равно старше.
— А если судить по жизненному опыту, по уму и разуму, ты старше своих лет и по крайней мере одного с ней возраста. Со мной твои отговорки не пройдут, Слим Маккензи. Ты влюбился. Соглашайся.
— Ну, она очень красивая.
— А под?
— Что?
— Под? — повторил он.
— Ты имеешь в виду, что ее красота — не только то, что снаружи?
— Это так? — не унимался он.
Я был поражен, насколько успешно он выпытывал у меня все, и ответил:
— Ну, ей нравится, чтобы о ней думали, что она крутая, но внутри... ну, я вижу в ее душе некоторые качества, не уступающие по красоте ее лицу.
Он кивнул.
— Согласен.
С другой стороны палатки к нам приближалась группа смеющихся простаков.
Он заговорил быстрее, подавшись ко мне в своем кресле, ловя последние минуты нашего уединения:
— Но знаешь... в ней есть и печаль.
Я вспомнил, в каком унылом настроении она была, когда я ушел накануне вечером, подумал о тисках одиночества и отчаяния, тянувших ее в неведомую темную яму.
— Да, я это знаю. Понятия не имею, откуда она идет, эта печаль, и что она означает. Но знаю, что она есть.
— Здесь есть о чем подумать, — заметил он и замолчал в нерешительности.
— О чем?
Он уставился на меня настолько пронзительным взглядом, что я был готов поверить, что его собственные психические возможности позволяют ему читать в моей душе. Потом он вздохнул и сказал:
— Такая сногсшибательная красота снаружи, и красота внутри тоже, тут мы с тобой единодушны... а не может ли быть так, что есть еще одно «внутри», под тем «внутри», которое ты видишь?
Я покачал головой.
— Не думаю, чтобы она стремилась кого-то обмануть.
— Э-э, мы все только этим и занимаемся, мой юный друг! Мы все обманываем. Кто-то обманывает весь мир, любого встречного. Кто-то обманывает лишь избранных — жен, любовниц, матерей, отцов. А кто-то обманывает исключительно самих себя. Но никто из нас не бывает постоянно честен со всеми, ни при каких обстоятельствах. Черт возьми, нужда обманывать — это лишь одно из многих проклятий нашего несчастного рода.
