Врачи понимали, что столкнулись с серьезной проблемой, и тогда наконец предприняли необходимые меры, чтобы впредь гарантированно не столкнуться с ней вновь. Пятого августа две организации независимо друг от друга выпустили этическое руководство с целью разъяснить основные вопросы, связанные со смертью. Так, на Всемирной медицинской ассамблее была подготовлена так называемая Сиднейская декларация. Этот документ признавал, что смерть не является четко выраженным процессом: некоторые ткани тела продолжают функционировать еще несколько часов после наступления смерти человека. Это было очень важное заявление, дававшее врачам право объявлять пациента мертвым, не дожидаясь остановки его сердца. Еще больший вклад внес опубликованный в тот же день доклад комитета из Гарвардского университета. В нем призывалось на законодательном уровне ввести новое определение смерти. Самым главным критерием при этом должно было стать состояние мозга: если мертва центральная нервная система, то и пациент тоже мертв. Смерть мозга предлагалось диагностировать в случае, если пациент был без сознания, не мог двигаться и дышать, а также если у него отсутствовали нормальные рефлексы (например, реакция зрачков на свет). Самым же главным предложением было отключать аппараты жизнеобеспечения только после официального объявления смерти пациента — это уберегло бы врачей от потенциального судебного преследования.
У Гарвардского доклада были важнейшие последствия, особенно в США, где новое определение смерти было в итоге закреплено в 1981 году в федеральном праве
[26].
Было уже, однако, слишком поздно, чтобы предотвратить один из самых печально известных случаев в истории трансплантологии. Восьмого августа 1968 года японский хирург Дзюро Вада провел у себя на родине первую операцию по пересадке сердца, используя орган, изъятый из тела мальчика, который утонул. Впоследствии было установлено, что донор, когда его доставили в больницу, все еще дышал и Вада ввел ему мышечный релаксант, чтобы ускорить смерть. Затем он констатировал у мальчика смерть мозга, что было вопиющим нарушением принятого в других странах принципа, согласно которому объявлять о смерти пациента не может хирург, желающий использовать его органы. Пациент, которому пересадили сердце мальчика, умер через три месяца, и началось уголовное расследование, в ходе которого Вада обвинили в убийстве, профессиональной халатности и незаконном избавлении от трупа. Дело в конце концов провалилось из-за недостатка улик, однако его последствия были весьма печальными. Доверие общественности к врачам пошатнулось, и проведение таких операций в Японии в дальнейшем стало невозможно. Лишь в 1999 году, более тридцати лет спустя, здесь была проведена вторая пересадка сердца.
Конечно, этот случай был единичным, но общий энтузиазм стал падать повсеместно. Число попыток пересадить сердце, достигнувшее пика в 1968 году, названном поэтому годом трансплантации, после этого случая резко пошло на спад. В декабре 1970 года Американская ассоциация кардиологов собрала данные о результатах всех 166 операций по пересадке сердца и обнаружила, что лишь 23 пациента были по-прежнему живы. Хирургам пришлось признать, что, хотя сама операция и была довольно простой с технической точки зрения, дальнейший уход за пациентом с целью обеспечения его выживаемости был невероятно сложным и требовал опыта, который могли предложить лишь специализированные центры.
В сентябре 1971 года журнал Life опубликовал обличительную статью Томаса Томпсона — журналиста, который несколько месяцев провел в отделении трансплантологии в Хьюстоне. Заголовок статьи был недвусмысленным: «Трагичный доклад о трансплантации сердца: эра медицинских неудач». Томпсон поведал читателям, что высокий уровень смертности был далеко не единственной проблемой: многие выжившие пациенты мучились от ужасных побочных эффектов, связанных с действием направленных на борьбу с отторжением препаратов: мощные стероиды вызывали отеки лица, депрессию и даже психоз. То, что изначально казалось рассветом новой эры в медицине, теперь повсеместно воспринималось опаснейшей и крайне неудачной затеей.
* * *
В начале 1970-х пересадки уже почти не проводились. В одних странах хирурги сами по себе перестали этим заниматься, в других было принято официальное решение отказаться от этих операций. В феврале 1973 года главный санитарный врач Великобритании сэр Джордж Годбер собрал врачей, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию, после чего в специализированные центры были направлены письма, советовавшие свернуть все программы по трансплантации органов. Несмотря на то, что письма эти носили «рекомендательный» характер, хирурги не сомневались, что совет этот приравнивался к полному запрету. Следующие пять лет лишь несколько самых отважных смельчаков посмели продолжить делать операции по пересадке сердца. Шамвэй и Лоуэр, обладавшие уникальным опытом в борьбе с отторжением, зашли уже слишком далеко, чтобы сдаваться. Барнард тоже продолжил, и его результаты оказались лучше, чем у большинства: четверо из его первых десяти пациентов прожили больше года. Один из них, Дик ван Зил, вернулся на свою работу уже через несколько месяцев после получения нового сердца и не пропустил ни одного рабочего дня, пока не вышел на пенсию 15 лет спустя — это доказывало, что пациенты с пересаженным сердцем могут не просто жить долго, но и вести при этом полноценный образ жизни.
Если Шамвэй и Лоуэр постепенно совершенствовали изначальную методику, то Барнард решил пробовать новые. Так, в 1974 году он стал применять радикальную альтернативу традиционному методу трансплантации, заключавшуюся в использовании сразу двух сердец вместо одного. Эта идея пришла ему в голову после того, как новое сердце не удалось запустить и пациент умер прямо на операционном столе. Его сын спросил у Барнарда, почему тот не вернул на место больное сердце, которое хоть как-то, да работало. Барнард понял, что эта идея не такая уж глупая, как могло показаться на первый взгляд. Собственное сердце пациента можно было оставить на месте, параллельно имплантировав ему донорское. Новый орган помогал бы работать старому, дав ему тем самым шанс восстановиться. С другой стороны, если начнется отторжение, то собственное сердце пациента сможет поддерживать кровообращение, пока проблема не будет решена. Начиная с ноября 1974 года Барнард стал проводить операции исключительно по этому новому методу. В результате количество проживших больше года пациентов возросло с 40 до 61 процента — эти результаты оказались почти такими же хорошими, как и у Шамвэя. Десять из этих пациентов выжили даже после того, как донорские органы отказали: это доказывало, что одно сердце хорошо, а два лучше.
Три года спустя Барнард попробовал использовать донорские органы, взятые не у человека. Этот подход, известный как ксенотрансплантация, применялся еще Джеймсом Харди в ходе его первой провальной попытки пересадить сердце человеку в 1963 году. Шесть лет спустя Дентон Кули попытался использовать сердце барана, когда ни одного подходящего донора не нашлось, однако результат был таким же плачевным: сердце начало съеживаться уже в процессе, пока его пришивали на место, и пациент умер до того, как Кули успел заменить неподходящий орган на имевшееся у него про запас свиное сердце. Дональд Росс из Лондона в 1968 году тоже предпринял попытку провести ксенотрансплантацию — прежде чем впервые пересадил сердце от человека человеку. Росс собирался трансплантировать свиное сердце параллельно с отказывающим сердцем пациента, предвосхитив тем самым подход, позже взятый на вооружение Барнардом. Вечер начался неудачно, когда одна из свиней-доноров сбежала и была поймана Дональдом Лонгмором в результате суматошной погони по улицам Лондона. Разбуженная визгом старшая медсестра написала жалобу больничному руководству и совсем не оценила юмора, когда на следующее утро обнаружила на пороге своей комнаты тарелку свиных отбивных. Сама операция закончилась полным провалом: пациент умер в течение часа. Эта история началась с фарса и закончилась трагедией — неудивительно, что никто не стал сообщать о ней прессе.
