Прежде чем продолжить работу по трансплантации сердца, Харди долго и тщательно все обдумывал и советовался со многими своими коллегами. Но был обескуражен враждебностью, порожденной его первой операцией в Америке, — его принялись единогласно осуждать и хирурги, и широкая общественность. В своих мемуарах, написанных двадцать лет спустя, Харди вспоминал: «Было такое ощущение, будто у меня умер кто-то из близких — друзья при мне больше ни слова не говорили про пересадку сердца и легких». Было очевидно, что он нарушил какое-то священное табу. Поэтому Харди решил больше не вовлекать в свои дела других пациентов, пока общественное настроение не изменится в лучшую сторону. В трех тысячах километрах от него, в Стэнфорде, Норман Шамвэй с огромным интересом следил за развитием событий и в результате тоже принял такое же решение.
Хотя будущие хирурги-трансплантологи следующие несколько лет старались не высовываться, за кулисами тем временем проделывалась очень важная работа. Благодаря новым методам борьбы с отторжением пересаженного сердца подопытные животные стали жить после операции значительно дольше. Ричард Лоуэр обнаружил, что мощные иммунодепрессанты зачастую приводят к смерти собак от инфекций, так что начал применять их только в случае обнаружения признаков отторжения. Впоследствии одна из прооперированных им вместе с Шамвэем собак прожила с пересаженным сердцем больше года. Сотрудничество Лоуэра и Шамвэя закончилось в 1965 году, когда Лоуэр перебрался в Вирджинию, где провел операцию, обратную историческому достижению Харди, — он пересадил человеческое сердце шимпанзе. Это могло показаться чересчур жутким, так что Лоуэр, обеспокоенный возможной неодобрительной реакцией общественности, не стал сообщать о проделанной операции. Тем не менее это было существенное достижение. Впервые в истории бьющееся человеческое сердце было специально остановлено и вырезано у умершего человека, а затем его вшили в другое тело и запустили снова — причем обезьяна прожила с ним несколько часов.
Тем временем хирург из Бруклина по имени Адриан Кантровиц успешно пересаживал сердца щенков. Несмотря на то, что работать со столь маленькими органами было крайне сложно, большинство животных неплохо перенесло операцию. Никаких мер для предотвращения отторжения предпринято не было, однако некоторым из них удалось прожить несколько месяцев. Как считал Кантровиц, дело было в том, что иммунная система щенков все еще была на стадии формирования и, как следствие, менее агрессивно реагировала на чужеродную ткань — что говорило в пользу возможности пересадки сердца маленьким детям. К началу 1966 года Кантровиц решил, что готов прооперировать младенца. Потенциальных проблем этического характера с младенцами было гораздо меньше, чем со взрослыми, так как кандидатами для проведения операции были только те дети, у которых были тяжелые врожденные пороки сердца, не поддающиеся лечению никакими из существующих способов, и чья ожидаемая продолжительность жизни измерялась неделями или даже днями. Что касается доноров, то Кантровиц решил использовать сердца новорожденных исключительно с анэнцефалией — то есть детей, появившихся на свет с полным или почти полным отсутствием головного мозга. Так как такие дети не испытывают боли и никак не реагируют на окружающую обстановку, а также, как правило, умирают в считаные часы после рождения, то ожидалось гораздо меньшее недовольство общественности по поводу моральной стороны вопроса.
Кантровиц вплотную подошел к тому, чтобы стать первым хирургом, пересадившим сердце от одного человека другому. В мае 1966 года он нашел потенциального реципиента — ребенка, рожденного с ужасным пороком развития сердца. Несколько недель спустя одна больница в Орегоне ответила на его мольбы о подходящем доноре, и на самолете прямо в Нью-Йорк доставили новорожденного с анэнцефалией. Утром 30 июня донорское сердце перестало биться, и в больнице подготовили все необходимое для проведения операции. К сожалению, орган был слишком долго лишен кислорода, и запустить его не удалось, так что операцию пришлось отменить. Были найдены еще несколько младенцев-доноров, однако подходящего пациента подобрать так и не удавалось, и лишь в конце следующего года Кантровицу вместе с коллегами выпал шанс попробовать снова.
К концу 1967 года сразу три американских хирурга были на пороге исторического прорыва. Шамвэй, Лоуэр, Кантровиц — все провели сотни операций на подопытных животных, от и до изучив проблему профилактики отторжения и собрав команду настоящих профессионалов, способных справиться с каждым аспектом операции и ее последствий. Практически все в широких медицинских кругах не сомневались, что именно кто-то из них сделает судьбоносный шаг и пересадит человеческое сердце. Как вдруг четвертого декабря поступила новость, которую никто не ждал: их обошел хирург из далекой Южной Африки.
* * *
Кристиан Барнард был, определенно, чужаком в мире трансплантологии. Мало кто за пределами Кейптауна знал, что его интересовала данная область. Он почти не проводил никаких исследований и не делал на эту тему каких-либо публикаций. Он родился в 1923-м и вырос на просторах Кару — пустыни в самом сердце Южной Африки. Барнард был сыном священника Нидерландской реформатской церкви, чей приход состоял из обнищавших местных жителей разных национальностей. Семья жила бедно, и с детства он был окружен прихожанами своего отца, в связи с чем вырос без каких-либо расистских предубеждений, столь распространенных среди белых жителей Южной Африки того времени, — этот факт позже сыграл свою роль, когда он отказался разделять пациентов по расовому признаку, как того требовало правительство. Выучившись на хирурга, он провел важное исследование атрезии кишечника — врожденного порока развития, при котором сужена или вообще отсутствует часть кишечника. Он доказал причину этого заболевания, оперируя щенков прямо в утробе, — это было невероятное достижение, благодаря которому позже появилась целая область хирургии, работающая с еще не рожденными детьми.
Отчасти благодаря значимости своей работы Барнард выиграл грант на дальнейшее обучение в Миннесоте, где Уолтон Лиллехай научил его азам и раскрыл тонкости хирургии открытого сердца. Когда два года спустя Барнард вернулся домой, заведующий отделением хирургии Оуэн Вангенстин был настолько впечатлен протеже Лиллехая, что собрал деньги на покупку аппарата искусственного кровообращения, чтобы Барнард мог запустить первую в Африке программу операций на открытом сердце в больнице «Грут Шур» в Кейптауне. Барнард оправдал ожидания: вместе со своим братом Мариусом, который тоже был хирургом, он делал самые сложные операции на сердце детям, причем результаты у него были не хуже, чем у хирургов в других уголках мира.
Мариус тесно работал с Кристианом на протяжении тринадцати лет и принял участие в его, ставшей знаменитой, операции по пересадке сердца. Однако он принял решение никогда не ассистировать брату непосредственно за операционным столом. Первые месяцы работы на Кристиана он назвал сущим адом, он был потрясен его агрессивным поведением по отношению к подчиненным. Мариус, как и многие другие, считал, что Кристиан не обладал природным талантом хирурга — он даже называл его неуклюжим, — однако этот недостаток с лихвой компенсировал непоколебимый перфекционизм Кристиана. Кроме того, с верой в себя у него никогда проблем не было: «У меня чудовищное самолюбие, я знаю это, и я вынужден его тешить, иначе я буду печальным и несчастным», — сказал Кристиан в одном из интервью. Он отличался изысканными манерами и обаянием, однако был одержим желанием быть во всем первым. Когда у его дочери в подростковом возрасте открылся талант к водным лыжам и она начала принимать участие в международных соревнованиях, Бернард с точно таким же решительным фанатизмом занялся ее тренировками. В одном откровенном отрывке из его автобиографии он вспоминает о том, как разочаровался, осознав, что она не унаследовала его бескомпромиссную волю: «Мне не удалось привить ей свою жажду победы. Она не стучит кулаками и не плачет, когда проигрывает… Из нее ничего не выйдет».
