– Меняем позицию! – Фёдор успел дёрнуть своего нового соратника за рукав. И вовремя – с противоположной стороны Фонтанки стреляли из окон, пули дырявили железо крыши.
Пришлось укрыться за гребнем. Господин Челпанов деловито перезарядил штуцер, взял на изготовку.
– Ну-с, господин кадет, как насчёт во-от той таратайки?
Ещё один броневик окутался сизым дымом, пытаясь сменить позицию.
Ба-бах! Бах! Бах!
Три выстрела почти что слились, и ещё один миномётный расчёт отправился к праотцам.
Стреляли также и Пашка Бушен, и Варлам, и Стёпка Саранский, и Миха – Мишка Пряничников, и Лихой – Зиновий Лихославлев. Вскоре все три «мариенвагена» уже спасались бегством, однако господин Челпанов уйти им так просто не дал; достал из гнёзд пару патронов, отмеченных красными колечками, подмигнул Фёдору:
– Щитобойные
[41]. Особый заказ. Маленькие привилегии содержания лавки с товарами для господ офицеров!..
Ба-бах! Ба-бах!
Перезарядка, и вновь: ба-бах!..
«Мариенваген» лениво, нехотя задымил, из-под капота выбивались струйки серого дыма. Экипаж поспешно ретировался; кто-то из Фединых товарищей застрелил выскочившего последним водителя.
– Вот и славно, – заключил негаданный помощник Фёдора. Перезарядил штуцер и приник к окуляру.
Получив отпор и лишившись миномётчиков, германцы принялись отступать. Фёдор их понимал – здесь, на мосту, оборона слишком крепка, потери чересчур велики; значит, надо сдвигать острие удара, искать уязвимое место, возможно даже, ждать ночи.
Что кадетам только и требовалось.
Внизу замахали руками, спускайтесь, мол.
– Всего вам наилучшего, господин кадет-вице-фельдфебель, – вновь приподнял котелок Василий Александрович. – Ступайте, ступайте, а я тут останусь. Посижу ещё. Уж больно воздух свежий, хороший, да и вид отличный!.. – Он подмигнул. – А за меня не беспокойтесь, господин кадет, я тут поблизости живу, дом, которым владею, прямо по соседству, все крыши знаю, как свои пять пальцев…
…Фёдор пробирался к слуховому окну, а господин Челпанов, в очередной раз перезарядив штуцер, поудобнее устроился, распластавшись на холодном железе и не отрываясь от прицела.
Вот и чердачная дверь, вот и спуск на лестничную площадку – и тут сверху вновь раздалось громовое «ба-бах!». Тащивший две винтовки Фёдор только чертыхнулся. Полезли-таки!..
Ба-бах!..
Он бежал вниз по ступеням.
А когда выбежал наконец из подъезда, вся первая рота уже готовилась отходить – по набережной Фонтанки, мимо Аничкова дворца, дальше, к Чернышёвой площади, дальше, дальше, пока не отыщется относительно свободное место, чтобы перебраться на другой берег реки и уже оттуда – к Балтийскому вокзалу.
Если, конечно, там их ещё ждут.
Германцы, как ни странно, дали александровцам отойти. Может, тому поспособствовали меткие выстрелы с крыши доходного дома Лихачёва (Невский, 66, на углу), а может, германцы и сами не особенно рвались класть головы в чужой столице.
Так или иначе, отступала первая рота бодро, перестрелка с засевшими возле Аничкова моста немцами быстро стихла.
Фёдор знал, что все, оборонявшиеся в городе, прорываются сейчас к его южным границам. Тонкие ручейки защитников текут, просачиваются, обходят заслоны, дворами, подвалами и крышами уходят к Обводному и ещё дальше, в предместья. «Германским добровольцам» и Временному собранию достанется пустой город – безумно жаль оставлять его им, но, в конце концов, с потерей Москвы не была сто два года назад потеряна Россия.
…Дорога александровцам выпала негладкая, однако, чем дальше от Аничкова моста, тем больше они вновь начинали напоминать автомоторный отряд «Заря свободы», только уже без автомоторов.
Немцы сюда ещё не добрались, маловато их пока было для огромного города, без остатка поглотившего их лабиринтами своих улиц; а силы Временного собрания, похоже, собирались ближе к Таврическому дворцу. Так или иначе, но с одним отрядом под красными стягами александровцы разошлись мирно, дружно проорав тому «да здравствует свобода!».
Две Мишени для большей верности держал наготове несколько помятый, но всё ещё внушительно выглядевший мандат.
Столица великой империи оставалась пустой и вымершей. Народ сидел по домам; стрельба почти стихла, но всё-таки отдельные выстрелы ещё доносились с разных сторон.
Так, почти незамеченными, они добрались-дошагали до Измайловского проспекта; позиции здесь были уже всеми оставлены, перешедшие на сторону «временных» части, похоже, ушли ближе к центру города.
Петя Ниткин шагал рядом с Фёдором, держал равнение и шаг – справный кадет, и не вспомнишь, с чего начинали шесть с лишним лет назад!
Шагали рядом, но молчали. Не до разговоров было сейчас. Потому что – не сомневался Фёдор – думает Петя о том, что и он сам: что с родными, что с семьёй, что с Зиной. С той самой Зиной Рябчиковой.
У Феди в голове было то же самое. Правда, место Зины занимала Лизавета Корабельникова.
Но один вопрос Фёдор-таки задал:
– Костька? Нифонтов?
Петя вздохнул, вмиг сделавшись прежним, донельзя похожим на того самого кадета Ниткина, учёного всезнайку:
– Пропал. Без вести сгинул.
– Погиб? – вырвалось у Фёдора.
– Не видел никто. Когда первый раз Аничков мост штурмовали – ну, когда и баржу-то взорвали, – он и пропал. То ли в реку свалился, то ли ещё чего. Тела так и не нашли…
Петя понурился; она оба вновь молчали.
На Измайловском Две Мишени велел строже держать ряды, кадеты отбивали шаг. Хорошо бы песню, да только какую?.. Новых, революционных, ещё не сочинили, а «старорежимную» заводить – только на неприятности нарываться.
Никогда ещё Фёдору не доводилось строем маршировать по столь пустому, мёртвому, враз лишившемуся всего городу. Дома – словно могильные склепы, жуткие в пасмурном дневном свете; здесь, в далеко не столь богатой и парадной части Петербурга, погромили, похоже, всё, что только могли, и от этого становилось ещё тяжелее. Ни одной целой лавки; через три дома на четвёртый следы пожаров, иные ещё тлеют. И тела – прямо на улицах. Вот городовой, тело ободрано, а ко лбу гвоздём прибит его полицейский жетон.
Кто-то из кадет охнул, все дружно закрестились.
– Не останавливаться! – зло прохрипел Две Мишени.
Ещё тело. Молодая женщина, вниз лицом; одета бедно, убита выстрелом в затылок. Сожжённая лавка. Мёртвая лошадь в оглоблях, рядом брошенная бричка, на козлах – пожилой извозчик, голова запрокинута, в бороду натекло крови, глаза давно остекленели.
– Идём, идём! Не оглядываемся, по сторонам не пялимся! – рычал полковник.
