— Да?
— Удачи тебе, Гил!
— Спасибо, Рози. Я буду ждать и кричать за тебя, когда настанет твоя очередь.
Но, выйдя наружу, он уже не был так уверен, что окажется на месте и сможет приветствовать кого-либо. Из шести ребят, вышедших перед ним, пройти испытания смогли только трое. Пятьдесят на пятьдесят. Неужели шансы всегда такие жуткие? Он не мог припомнить, чтобы слышал когда-нибудь разговоры о соотношении выживших и тех, кто был убит или кремирован, и внезапно к его горлу подступила тошнота. Некоторые из проигравших мальчиков были хорошими музыкантами. Лучше, чем Гил, намного лучше! И что это значит? — гадал он, вздрагивая.
Победившие сидели в золотых креслах на особой трибуне над полом арены, ниже и правее судей. Они были готовы смотреть на испытания самых слабых, неприспособленных — Гила и Рози. Гил поискал глазами проигравших и не нашел. Отсутствие тел означало, что все трое, по-видимому, были сокрушены достаточно быстро и сразу же отправлены в печь. Да нет, не обязательно. В конце концов, звуковое создание не оставляет растерзанного трупа своей жертвы. Оно поглощает человека целиком, подавляет молекулярные вибрации, которые и есть сущность всего, и исчезает с телом, прекращая его существование.
Трясясь от страха, он вышел вперед и остановился перед высящейся над ним Скамьей, подняв голову так, что мог видеть судью по фамилии Гендель
[9]
, глядящего на него с центрального трона.
— Гильом Дюфе Григ?
«Я хочу сбежать, — думал юноша. — Убраться отсюда, прочь и подальше».
— Это я, ваша честь, — сказал он.
— Готов ли ты к началу испытаний?
«Нет, нет! — кричало в нем все. — Ни к чему я не готов! Я боюсь! Я боюсь сильнее, чем ребенок в темноте».
— Да, ваша честь, — сказал он.
— Есть ли у тебя какие-то особые пожелания или заявления, которые ты хотел бы высказать сейчас?
«Отпустите меня! Выпустите меня отсюда к черту! Я ведь сейчас все равно как осужденный на смерть, которому приносят последний ужин, только моя последняя привилегия еще скуднее — могу лишь высказать несколько умных или остроумных слов».
Но ничего этого он не мог сказать вслух, потому что должен был помнить об отце. А кроме того, они бы все равно его не отпустили, как бы ему этого ни хотелось. Они бы его сожгли.
— Никаких особых пожеланий или заявлений, ваша честь.
— Очень хорошо, — подытожил Гендель. — Пусть испытания начнутся!
Оркестр взял нужную ноту и разразился сложной мелодией, написанной зачинателем ритуала с целью подогреть волнение и возбуждение зрителей, пока идут приготовления.
Это был странный интервал времени, порождающий суеверный страх.
К Гилу подошел служитель, одетый в традиционное белое мерцающее сукно с пульсирующим воротником из огненной ткани; воротник отбрасывал на лицо ангельское сияние, скрадывая его черты. Видны были лишь глаза, горящие отраженными вспышками света. Служитель протянул Гилу оружие: звуковой усыпляющий свисток, акустический нож и смертоносное звуковое ружье.
Не пытаясь больше скрыть дрожь — а трясся он как сухой лист, — Гил заткнул нож за пояс своего гимнастического трико, надел на шею блестящую металлическую цепочку свистка и взял в руки ружье. Он кивнул судьям, сделал сотню шагов к центру арены, повернувшись спиной к стофутовому монолиту Скамьи, наконец взял себя в руки, выдохнул, глотнул свежего воздуха и снова кивнул.
Музыка стихла, а затем и вовсе смолкла.
— Ты избран в Класс Четвертый, — прогремел голос судьи Таллиса.
Это был не человек, а настоящий ястреб, сухой и тощий, с горбатым носом-клювом и глазами как у хищной птицы. Из-под мантии появились руки, отбросили назад волосы, свисавшие по бокам головы, затем снова исчезли в складках.
«Класс Четвертый». Эхо этих слов еще отдавалось какой-то миг, пока звуконепроницаемые стены не погасили их рисунок.
— Выбрал ли ты опознавательную песню?
Музыкальная фраза из опознавательной песни записывалась на небольшом нагрудном значке; достаточно было просто активировать его, чтобы получить возможность использовать все машины, соответствующие твоему статусу, и входить во все места, доступ в которые обеспечивает твой класс. Опознавательная песня Четвертого Класса должна иметь двудольный размер. Мысленно перебирая сотни известных ему мелодий, он понял, что уже должен иметь одну на уме. Наконец решил. Он знал, что такой выбор доставит удовольствие отцу своей ироничностью и связью с «Королем эльфов», который звучал вчера вечером.
— Я выбираю «Военный марш» Шуберта.
Таллис утвердил выбор.
Оркестр заиграл — чуть приглушенно.
— Начнем! — провозгласил Таллис.
Стена Скамьи замерцала, потеряла прозрачность в центре, потом частично растворилась, образовав проем пятидесяти футов в ширину и семидесяти в высоту. На мгновение воцарилась тишина, которая повисла в воздухе как дым, словно здесь никогда не должно быть уже никакого шума, кроме почти неслышной нежной мелодии оркестра. И Гил, глядя на эту огромную дыру в стене, удивился — что же это они там выискали такое здоровенное? Ответ он получил через несколько секунд.
Из проема появился желтый дракон с белыми-белыми зубами, покрытый чешуей — каждая чешуйка величиной с лопату, глаза — красные как кровь, с крохотными черными сгустками зрачков. Жидкая слюна собиралась на губах дракона и струйками стекала по подбородку.
В звучании оркестра появилось напряжение.
Гил чувствовал все более острое желание сбежать, но страх приковал его к полу — и он использовал страх как средство удержаться на месте. Он уговаривал себя, что этот дракон — всего лишь звуки, что он не настоящий. Совсем не настоящий. Он не состоит из плоти и крови. Это созданная человеком звуковая конфигурация, сплетение молекулярных колебаний, образующее ложное существо — точь-в-точь как десять Башен города, и рояль, на котором играл вчера Рози, и, да-да, даже плащ с капюшоном и трико, надетые на нем самом.
В голове пронеслись слова, сказанные отцом накануне вечером: «Это будут создания из звука, направляемые людьми, сами по себе безмозглые».
Впрочем, следующая отцовская фраза прозвучала в другой тональности: «Но помни: они могут убить тебя с тем же успехом, что и настоящие».
Он очень боялся.
Дракон фыркнул и испустил из ноздрей пронзительные звуковые волны, а вовсе не пламя, как в волшебных сказках и легендах. Затем монстр оглядел галереи и проревел боевой вызов. И тем как бы невзначай начал представление для зрителей, которые предвкушали картину ужаса и боли. Он раскачивал могучую голову на конце толстой чешуйчатой шеи, злобно скалил зубы — и реакция зала, кажется, доставляла ему удовольствие.
