Но каждый раз, когда Гил пытался представить своего фантастического противника воочию, перед ним возникала безлицая темная фигура с длинными руками и тонкими, но сильными пальцами — не пальцы, а стальные клещи. Ему приходилось усилием воли переключать ход мыслей на что-нибудь обыкновенное, никак не связанное с навязчивыми ужасами.
Часа такой борьбы с самим собой ему хватило сверх головы. Он всегда был склонен к активному действию, всегда старался завладеть инициативой. Собственно говоря, именно эта предрасположенность и принесла ему славу мятежника уже в раннем возрасте. Сейчас он подумал, что, должно быть, это сказывалась популярская кровь, потому что музыканты большей частью пассивны…
Через два часа, когда больше и идти было некуда, Гил оказался перед наземным входом в Коммерческую Башню. Он протолкнулся через поющие двери в фойе, где с потолка свисала на длинных медного цвета цепях таблица со списком сотен здешних магазинов и увеселительных заведений, нашел в списке то, что хотел, добрался до звукового лифта и поднялся на восемьдесят второй этаж, к тото-театру — театру тотального сопереживания.
Чтобы попасть в театр, он воспользовался своим значком: прижал к активатору на входной двери и подождал, пока не будут исполнены до конца несколько тактов опознавательной песни. Охранный механизм дослушал музыку, записал, сравнил с записью в кредитных файлах главного контрольного отдела кредитного департамента в Башне Конгресса. Убедившись, что посетитель платежеспособен — либо через свои личные счета, либо через счета родителей, — механизм распахнул дверь и позволил ему войти.
Гил прошел в темный зрительный зал, постоял немного, пока глаза привыкли к полумраку, и двинулся дальше по проходу. Пройдя пятнадцать рядов — это был тридцать пятый ряд, если считать от переднего, — он пробрался на четвертое место и погрузился в мягкое кресло. Едва коснулся ткани обивки — и сразу ощутил, как проникают в него иголочки звука, щекоча нервные окончания. Он надел на голову сетчатую шапочку сенситизора и потуже затянул шнурком с левой стороны. Теперь он был готов.
Минут пятнадцать не происходило ничего, только пронизывала тело негромкая музыка, которую передавали звуковые иголочки и шапочка сенситизора, а потом ему показалось, будто он вплывает в море звука — нет, приятно погружается в него. Он расслабился.
Тото-театр был достаточно близким родственником сенсоника, но далеко не тем же самым. Во-первых, театр тотального сопереживания не затрагивал секса. Приключения, патриотизм, триллеры, ужасы — сколько угодно, но не секс. Так что тото-театры не конкурировали с дающими исключительно сексуальные переживания сенсониками, доступными каждому взрослому в городе-государстве. Во-вторых, театры предназначались в основном для подростков — юношей, не достигших мужского возраста, девушек, еще не вышедших замуж и не получивших статуса леди. Тем не менее иногда и взрослому хотелось уйти от действительности, не прибегая к сексу, а бывало много ситуаций, когда музыкантам требовалось что-то еще, кроме оргазма; в таких случаях театры оказывались прекрасным отвлекающим средством.
Музыка начала медленно стихать.
Пришло время начинать представление.
Музыку, исполняемую в перерыве, сменила звуковая дорожка фильма, и Гил напрягся. У него вспотели ладони. Он знал, что именно будет смотреть. Сегодняшний фильм рассказывал о последних находках исследователей, которые обшаривали развалины в поисках новых мутаций. Он на миг подумал, не попал ли в фильм стигийский фантом…
Затем зажегся огромный экран синерамы, и на нем появились фигуры — более ярких цветов, чем в реальности, настолько ярких, что у Гила заболели глаза и он вынужден был прищуриться, иначе вообще нельзя было смотреть. На него обрушился звук — словно большая стая птиц хлопала крыльями в бесконечном параде, они так сбивали воздух, что барабанные перепонки начали реверберировать. Хотя Гил знал, что никуда не сдвинулся со своего кресла, а кресло не сдвинулось со своего места на мерцающем каменном полу, ему казалось, что он поднялся, проплыл над другими креслами и проник на экран. Цвета и звуки стали более реальными.
В первый раз он заметил, что на экране имеется вырезанное пятно, белая пустота в форме человека. Другие персонажи — исследователи — обращались к этому пятну, объясняя, что они надеются узнать, когда произведут вскрытие существа, лежавшего на операционном столе. И тут Гил проник сквозь пленку молекулярного давления поверхности экрана и оказался в реальности самого фильма. Он скользнул дальше, к пустому пятну, белой человекообразной тени, — и заполнил это место собой.
Началось тотальное сопереживание. Он не просто смотрел фильм — он был в нем.
Здесь ощущались и запахи. Пахло в основном антисептиками. Но и еще чем-то. Он принюхался — и на этот раз понял. Это был запах первой стадии разложения тканей. Только теперь взглянул он на существо на столе, на популяра, которого вскрывали врачи, — и желудок словно кувыркнулся.
Это был один из червеформов, которые произошли от человека. Экземпляры такого вида попадались не часто, и каждый червь немного отличался от других особей своей породы. Этот был вишнево-красного цвета, и тело его пульсировало от посмертных мышечных спазмов; картина в целом напоминала первые этапы образования тромба в кровеносном сосуде. Только этот тромб имел четыре фута в длину и весил около сотни фунтов. Тело топорщилось острыми шипами, которые торчали по обоим бокам и выступали из сегментированной спины. На половине высоты каждого шипа имелся нарост в виде пузыря светло-голубого цвета, похоже прикрытый только тонкой мембраной — упругой, влажной, поблескивающей.
Один из врачей сообщил Гилу (который уже сообразил, что выступает в роли конгрессмена, прибывшего в исследовательскую лабораторию с инспекцией), что хотя червеформ мертв, но все еще можно продемонстрировать, для чего предназначены эти голубые сферы размером с теннисный мяч. Он повернулся к телу и скальпелем срезал слой гнилой плоти у основания шипа. Обнаружив то, что искал, он поманил к себе Гила — или конгрессмена, если угодно.
— Вот это нервный триггер — спусковое устройство, которое получает импульсы и от мозга, и от кончика шипа. Если кто-то нападает на червеформа, кончики шипов улавливают колебания воздуха и передают сигнал нерву. Нервный триггер разрывает внутреннюю оболочку мешочка с ядом — того самого голубого пузыря — и посылает токсичную жидкость по внутреннему каналу шипа к крохотным отверстиям на его кончике. Или же, если враг еще не атакует, но червеформ видит, что это вот-вот случится, он может сознательно послать импульсы от мозга, чтобы запустить триггер и подготовиться к встрече атакующего.
— Поразительно! — сказал Гил.
— Мы тоже так думаем.
И тут же его начала сотрясать отрыжка. Он ничего не мог поделать с собой. Он давился, пытаясь сдержать рвоту, и одновременно кричал.
В следующее мгновение Гил был отключен от фильма и снова оказался в своем кресле. Контрольные компьютеры восприняли возникшее в нем резкое отвращение и немедленно разомкнули его цепь.
Чувствуя себя совершенно опустошенным, трясясь всем телом, Гил ослабил шнурок, стянул с себя сетчатую шапочку и бросил на сиденье. Потом встал, покачиваясь. Звуковые иголочки отодвинулись от его нервов и перестали щекотать чувствительные центры. Он проковылял вверх по проходу, потом вышел в коридор громадной Коммерческой Башни. Здесь было светло, воздух посвежее, и ему стало лучше. Он сунул руки в прорезные карманы короткого плаща, который носил поверх трико, и свернул к лифтовым шахтам.
