– Попади этот «талантливый мальчик» свинчаткой Фёдору в висок, и…
– Алексей! – возопила мама.
Варвара Аполлоновна бросилась к племяннику, но тот уже сам вскочил на ноги, пафосно воздев руку.
– Ах да! Я забыл! Слуги самодержавия всегда друг за друга!.. Ноги моей здесь не будет!.. Прочь, прочь отсюда! – И с этими словами он и впрямь ринулся прочь, в переднюю. Громко бахнула дверь, да так, что с потолка посыпалась побелка.
– Боже мой, боже мой… – повторяла побледневшая мать Лизы. – Бога ради, Анна Степановна, Алексей Евлампьевич, умоляю…
– Да что же вы, милостивая государыня Варвара Аполлоновна, – устало вздохнул папа, словно разом утратив весь запал. – Чем же вы тут виноваты?
– Мне так, так неловко! Боже!.. Простите меня, но мы откланиваемся. Лизавета! Идём. Не сомневайтесь, с Валерианом я проведу самую строгую беседу!..
– Как вам будет благоугодно, сударыня, – холодно сказал папа.
А Лиза, принявшаяся собираться следом за матерью, взглянула на Фёдора и, как ему показалось, тихонечко вздохнула.
* * *
В общем, первый отпуск, по мнению Фёдора, оказался безнадёжно испорчен. Петя Ниткин, однако, так не считал.
– Пироги здоровские. Чего ещё надо? – заявил он, и Федя невольно подумал, что порой друг его являет удивительное здравомыслие.
В воскресенье все отправились на службу в собор. Сестра Вера имела вчера крупный разговор с папой в его кабинете за закрытыми дверями, откуда вылетела вихрем, «аки фурія гнѣвная», к завтраку не вышла, а сейчас и вовсе тащилась с глазами красными, словно всю ночь не спала.
Отец тоже был мрачен, мама поглядывала на него со страхом, однако обещания своего полковник Солонов не забыл.
– Ѳеодоръ Алексѣевичъ! Прошу ко мне в кабинет.
– Дорогой, – взволновалась было мама, но папа лишь покачал головой.
– Я кое-что обещал нашему сыну. Один разговор. Полагаю, что время для него уже настало.
Нельзя сказать, что Федя зашёл к отцу, аки капитан «Кракена» в занятый красномундирниками порт. Коленки, конечно, не дрожали – не с чего им дрожать, оценки в корпусе были хороши (хоть и не так, само собой, как у Пети Ниткина по физике, как у Лёвки Бобровского по языкам или Севки Воротникова по гимнастике), так что бояться было совершенно нечего.
На первый взгляд.
А на второй…
Тот рассказ Костьки Нифонтова. От которого осталось такое мрачное послевкусие, словно чего-то дурного наелся: и голову кружит, и в животе неприятно.
В кабинете у папы царил идеальный хаос. Так его называла мама – «τέλειο χάος» по-гречески. Ничего не вытягивалось по струночке и не равнялось по линеечке, как у Пети Ниткина. Бумаги собраны небрежными стопками, книги со множеством закладок угрожающе поднимались знаменитыми Пизанскими башнями; крупная карта Гатчино и окрестностей вся утыкана разноцветными флажками; на письменном столе чернильный прибор, ручки, карандаши, точилки, пресс-папье и офицерские линейки все лежат вроде бы как попало, но каждая вещь – под рукой.
Папа сел в кресло, поманил Фёдора. Достал из тубуса карту, расстелил, придавив грузиками.
«Сраженiе при Мукдене», – прочитал Федя.
– Ну что, брат Ѳеодоръ Алексѣевичъ, говорил с тобой Нифонтов-младший?
У Феди в зобу дыханье спёрло, как у той вороны, только отнюдь не от похвалы, а от волнения.
– Г-говорил, папа…
Солонов-старший кивнул. Взял остро отточенный карандаш, склонился над картой.
– И рассказал он тебе, как я, жестокий и бессердечный человек, погнал батальон его отца на верную гибель, желая, очевидно, выслужиться?
У Феди по-прежнему стоял ком в горле, так что он просто кивнул, но сил на это понадобилось, словно на покорение горы Килиманджаро.
– Полк наш стоял вот тут. – Остриё карандаша, словно снаряд, вонзилось в карту. – На северном берегу реки Хуньхэ, у селения Киузань. Японцы пытались устроить нам Канны, окружить нашу армию, как пруссаки французов под Седаном. Именно у Киузани генерал Куроки и его 1-я армия прорвали наш фронт. Удар был нацелен так, чтобы отсечь все наши силы, оборонявшие Мукден, перерезать железную дорогу, окружить и пленить штаб вместе с командующим. Стоять на месте – нельзя; японцы умело создавали численный перевес, смело маневрировали силами, наше же командование… – отец вздохнул, – растерялось. Маршал Ояма играл рискованно, вновь, как и при Ляояне, растягивал и растягивал свои силы, ослаблял центр, его крылья расходились всё шире, пытаясь охватить нам фланги, и командиры наши, увы, предпочитали отход решительной контратаке. Так вот, Федя, после того, как нас сбили с северного берега Хуньхэ, дело стало дрянь. Задержать противника требовалось во что бы то ни стало, а для этого нужно было атаковать, самим угрожать японским флангам, чтобы они б останавливались, теряли бы время, попадали к нам в огневые мешки.
Карандаш побежал по карте.
– Два батальона удерживались на гребне сопок. Третий оставался в резерве. Четвёртый – капитана Нифонтова – должен был оборонять свою позицию, отдельную высоту, выманивая на себя японцев елико возможно. Те сочли эту сопку ключом ко всей нашей обороне и обрушили туда главный удар. Пытались обойти – нарывались на наши пулемёты с флангов. И полезли в лоб – при всех талантах их офицеров порой они поступали… как неразумные самураи, чей долг – умереть, а не победить. Небось Константин тебе ещё сказал, как батальон капитана Нифонтова погнали в самоубийственную атаку?
Федя вновь кивнул. Ноги сделались совсем ватными.
– В горячке боя, – суховато сказал папа, – капитан Нифонтов не разобрался в происходящем. Ему показалось: три других батальона встали бивуаком, ужин готовят в то время, как его роты истекают кровью. А на самом деле мы давили японцев с боков, расстреливали с выгодных позиций, продвинулись им в тыл, начался встречный бой, но они уже не могли навалиться на нас всей массой. Нужен был ещё один удар, чтобы они дрогнули, и я приказал капитану Нифонтову атаковать. Он выполнил приказ, отдадим ему должное, хотя так и не понял, зачем я это сделал. Вернее, не захотел понять. Его тяжело ранили, и он уже не узнал – вовремя не узнал, конечно же, – что мы остановили японцев, прорыв в тыл главных сил нашей армии им не удался. Мукден остался в полуокружении, однако мы его удержали. Государь заменил генерала Куропаткина, его место занял решительный Линевич. Мы даже потеснили японцев на нашем правом фланге, выровняв фронт. Однако капитана Нифонтова всё это не утешило. Он по-прежнему считал, что его подставили и бросили, и сделал это я, твой отец, желая выслужиться.
Солонов-старший аккуратно положил карандаш.
