– Скорее всего. У моей компании в Швейцарии осталась кое-какая собственность, в виде различных станков, господин Платтен.
– Называйте меня товарищем Платтеном.
– Хорошо, геноссе Платтен.
– Я надеюсь, что попаду обратно в Швейцарию таким же образом, поэтому окажу вам любую помощь для вывоза вашего имущества. Это не проблема. А с комитетом воздухоплавания требуется разобраться: какое они имеют право запрещать производство и испытания. Нам весьма не хватает новейших идей и товаров, чтобы покончить с кризисом, охватившим страну после начала Великой войны. Неумелые и излишне жесткие меры по защите границ вызвали глубокий спад в экономике, благодаря предпринятым нашей партией усилиям, мы сумели предотвратить дальнейшее скатывание экономики в пропасть. Но нам действительно требуется развивать авиастроение и авиаперевозки. Они гораздо важнее, чем стреляющая техника. Вы, русские, даже во время войны не забыли об этом. У нас об авиации, похоже, совсем не думают.
Он был политик до глубины души и не понимал, почему я не пришел к нему и не попытался «решить вопрос» через Национальный Совет. Я строил этот самолет для России. Маленькой Швейцарии такая дальность не требуется. Ленин попросился посидеть в кресле пилота, внимательно рассматривал навигационные приборы. Его интересовало то же самое: сможет ли Россия выпускать этот «швейцарский самолет», ведь что ни говори, а квалификация рабочих совершенно разная.
– Однозначно сказать не могу, но в Гатчине и Либаве у нас подобраны неплохие кадры. Нужно вывезти заказанные мною станки из Швейцарии, вот товарищ Платтен выразил уверенность в том, что нам это сделать разрешит Национальный Совет. Но предварительно требуется завершить испытания и получить летный сертификат. Однако я не совсем уверен, что на меня распространилась амнистия Временного правительства. Англичане, которые сейчас играют первую скрипку в русской революции, могут потребовать моей выдачи. Так что летим на мой риск и страх.
– Увы, скорее всего, нашей партии не удастся отстоять вас, но в случае чего, наши боевые отряды в Петрограде сумеют вас прикрыть. Большевики должны взять власть в свои руки, тогда и вам, Степан Дмитриевич, будет чем заняться в России.
– Я не возражаю, Владимир Ильич, даже готов пожить где-нибудь вдалеке от Питера, но с обязательным условием: вернуться и заняться авиацией. У меня это получается.
И «накаркал». Борт «2» доложил о появившейся вибрации правого элерона. В этот момент обе машины находились над морем, но впереди был фронт. Ширина залива – 200 километров. Почти прямо по курсу находилась Либава, уже захваченная немцами. Ульянин, командир борта «2», сказал, что требуется посадка, судя по всему: срезало крепление элерона, он заметно вибрирует. То, что на главной базе есть немецкие войска – сомнений не вызывало.
– Сережа, убавляемся и тянем к Барте, помнишь, там, у озера полосу делали.
– Отлично помню.
– Садимся либо на полосу, либо на лед в Бартенском озере, быстро ремонтируемся и ходу. Литвинову скажи, чтобы все подготовил для ремонта. Времени будет в обрез. Я Крайнего тоже подготовлю. Сильно не убавляйся, работай по крену мягко, чтобы окончательно не срезать. И в Липенях вряд ли кто стоять весной будет, болото. Там тоже можно сесть. Скрестил пальцы.
– Я – тоже, – ответил Сергей Алексеевич.
И время потянулось как резина. Я дважды обгонял его, виражил и подходил к нему снова. Сергей молчал, чувствовалось, что ему с трудом удается удержать машину от сваливания на крыло. Он сел на лед, до полосы не дойдя около километра. Сделав круг, я выпустил щитки и уже собирался совершить посадку, когда увидел, что самолет Ульянина дал газ и развернулся против ветра.
– Первый второму. Ремонт закончил, взлетаю.
Восемь минут понадобилось механику, чтобы заменить срезанные шпильки. Кто-то поставил их некалеными. Теперь главное, чтобы выдержал перкаль. Новые шпильки встали поверх него, но бортмеханик Литвинов прихватил с собой и шайбы, так что дыру в перкале прижал металлом. Не допуская глубоких виражей и чуть убавив скорость, через два часа мы оба сели на Комендантском аэродроме, воздушных воротах Петрограда. У летного поля столпилась огромная толпа людей, оказывается, из Женевы дали телеграмму, что в Петроград вылетели Ульянов и Мартов, который, кстати, и разболтал о неисправности и посадке. Но садился только один самолет. Я успел только шасси выпустить. Тем не менее наши враги впоследствии частенько упоминали посадку на вражеской территории. Территория-то наша, временно оккупированная. Высадив всех, я собрался было улетать в Гатчину, да не тут-то было! Революционные матросы потребовали и нашего с Ульяниным выступления, здесь у Сергея Алексеевича случился небольшой нервный срыв, потому как эти архаровцы обратили внимание на то, что пилоты – генерал, в николаевских погонах, и контр-адмирал, с эполетами. В общем, Ульянин в тот же день глубоко разочаровался в революции из-за полученного кулака в челюсть и порванного мундира. А я сразу обнаружил за собой «хвост». В общем, увезли нас с аэродрома на грузовике с рабочей дружиной Выборгской стороны. А через четыре дня так же привезли на аэродром, и мы перелетели в Саккола, это территория Финского княжества, переименованного в генерал-губернаторство Финляндское. Предыдущий генерал Зейна был арестован, исполняющим обязанности назначен некий Липский, действительный тайный советник. Основные события происходили далеко в стороне от этого тихого уголка. Базировавшиеся здесь самолеты отсюда перелетели в Гатчину, солдаты местного гарнизона самодемобилизовались, дезертировали. С нами прилетело более сотни вооруженных рабочих, которых лично Ульянов – Ленин направил сюда охранять «достояние республики», более получаса длился митинг с ними. Вечером ко мне подошел генерал Ульянин и попрощался. Он был в гражданской форме одежды, и сел на проходящий поезд, идущий в Николаевна-Мурмане. По его сведениям, «Император» и «Царь» стояли в будущем Мурманске. Мне он тоже посоветовал бросать эти машины, пока не расстреляли, и перебираться на авианосцы. Тем не менее из Петрограда приехала флотская испытательная комиссия, заявку на это с конспиративной квартиры я успел подать. Господа офицеры и инженеры были несколько ошарашены событиями, плюс из тюрем выпустили всякую уголовщину, в Петрограде творится черте что, а тут еще и Ленин выступил с мартовскими тезисами о мире, о войне и ее империалистической сущности. Броневика у него не было, говорил с трапа самолета. Раздрай в мозгах у всех был полный, а тут требуется собраться с мыслями, а не получается! Пришлось вначале крепенько напоить комиссию, все назюзюкались до поросячьего визга: в Петрограде это жутко дорого стало, а тут добротный, еще довоенный, самогон и много закуски. После этого я комиссию «построил», дескать, требуется сертификат о летной годности. Мне его хотели сразу выписать, но я попросил комиссию еще немного пображничать в Сакколе, но сделать так, чтобы комар носа не подточил. В Европу летать придется. Вроде как осознали, все пошло по обычному кругу, разве что вечерами обязательно собирались в офицерском собрании, чтобы обсудить последние новости. А тут еще Финляндия объявила о выходе из состава России! Причем самопровозглашенном выходе. Дескать, сейм так решил. И.о. генерал-губернатора быстренько отправили в отставку, вместо него посадили другого, дальше я за событиями уже не следил: бумаги об испытаниях подписали, гербовый сертификат (старого образца) мне вручили. До Питера и Сакколы добрался Борис Александрович, и мы вылетели с Платтеном обратно в Женеву. Оттуда выполнили 14 рейсов каждый, вывозя оборудование в Одессу. После этого, закончив операцию, я узнал, что за прошедшие три месяца Ленин успел довести всех до ручки, в Петрограде стрельба, расстреляна демонстрация на Марсовом поле. Ленин покинул Петроград под угрозой ареста.
