– Я мог бы предложить вам за эти три лота столько-то…
От слова «лот», ну и, конечно, от такой суммы я немного поплыл. Думаю, сразу соглашаться неудобно. Подумает, – что я, нищий какой, сразу же готов с такими вещами расстаться. Но, главное: боюсь, вдруг все исчезнет, как не бывало. То есть, станет, как было. Без авангарда. Я и говорю: «Петр Олегович, мне нужно время подумать». Он отвечает: «Разумеется. Время у вас есть. Ровно столько, сколько мне потребуется, чтобы переодеться». И – как-то растворяется, дематериализуется. Я больше на стены и не посмотрел. Побоялся. Вот, как был – к тебе. Посоветоваться…
Профессор
Володя Волков был одним из самых обаятельных людей нашего круга 90-х годов, в котором он пребывал как Профессор, – в память о его медицинском прошлом. Карьеру, успешно складывавшуюся, он оставил. В этом плане он был одним из первых, кто осуществил, говоря более поздним языком, дауншифтинг. Впрочем, он где-то числился. Консультировал нас всех, в трудных случаях передавая в руки друзей-сокурсников, выбившихся в большие медицинские люди. И, кстати, продолжавших его ценить как диагноста. Добросердечный, терпимый, отзывчивый на чужие проблемы… Охотник, рассказчик… Его близкий друг Сережа Курехин, неспособный усидеть на месте, кипевший идеями, требующими немедленного решения, на кухне у Профессора расслаблялся и остывал. Аура гиперактивности рассасывалась сама собой и, как табачный дым, вытягивалась в форточку. Московские актеры со «Стрелы» (благо, вокзал был рядом) досыпали у него за столом. Когда мы с ним, бывало, ранним утром по необходимости объявлялись на ближнем Кузнечном рынке, тетки в платках и нарукавниках наперебой подзывали его к своим прилавкам:
– Володенька, вот тебе рассольчик. Ядреный! Тебе сегодня надо. Поправляйся.
Наливали и мне. Но я всегда понимал, что был статистом, соперничать с Профессором в народной любви никому из нас и в голову не приходило. Терпимый к чужим недостаткам, Профессор имел собственную слабость. Какую-то неистребимую смешливость. Это не имело ничего общего с пошлым жанром анекдота. Это был дар обнажения смешного в житейских ситуациях. Он обожал алогизмы наличной реальности, он был падок до них, как никто. Слабость? Она была в том, что Профессор не мог остановиться. Он обладал чувством юмора, которое было сильнее его.
Когда его сын Андрей венчался, мы отмечали дома, в церковь не пошли. Молодые обещали позвонить по окончанию церемонии. Позвонили. Все хорошо. Поехали куда-то своей молодежной компанией. Тут позвонила мать новоиспеченной жены. Она тоже почему-то не смогла быть в церкви.
– Володя, как прошло? Все хорошо? Ребята довольны?
– Да, все нормально. – Володя кратко, мы сидели за столом, рюмки наготове, пересказал доклад молодоженов.
– Кстати, ты мне кем теперь приходишься?
– Сватьей. А Дина – невесткой.
Профессора, видимо, озадачило это обилие новых терминов. Он повторил медленно:
– Невестка. – И почему-то, неожиданно для всех, не удержался и ввернул из Вертинского, – «И швырнула в священника обручальным кольцом».
Немая сцена. Мы давились смехом, боясь, что в трубке будет слышно. Профессор сник: до него дошло, что ради красного словца он в который раз влип в историю. Да какую, покусился на святое, семейное. «Как я мог?» – читалось в его глазах. В трубке бился взволнованный голос сватьи. Она пребывала в трансе.
– Дина бросила? Они поссорились? Боже, зачем она швырнула кольцо?
Вдогонку
Студентом 1-го меда Володя возвращался из института одним и тем же маршрутом. По Рентгена на Каменноостровский, 26–28, «дом троих Бенуа». Поднимался на четвертый этаж. Звонил в дверь музея-квартиры С. М. Кирова. Это было время достойно застойное, Кирова и не думал никто разоблачать. Невозможно – только сунь свой нос в его насыщенную партийную и не менее активную личную жизнь, живо прищемят. Так что убиенный партийный бонвиван пребывал во славе. Квартира была обставлена по тогдашнему, 1930-х годов, последнему слову, там даже холодильник был. Я потому знаю, что тоже захаживал. Володя регулярно навещал музей-квартиру. Цель у него была прагматическая, гигиеническая. В квартире была роскошная умывальная комната и туалет. Володя после занятий, всех этих вскрытий и моргов, нуждался в том, чтобы привести себя в порядок. В общежитии, где он тогда жил, с этим были трудности. Кафельное кировское чудо притягивало его. Надо сказать, в музее было драматически пустынно. В Ленинграде было множество мемориальных квартир революционных деятелей. Конечно, по красным дням календаря туда водили октябрят и пионеров. Как правило, дело ограничивалось местами, где побывал (проживал какое-то время, или однажды ночевал, или прятался от супостатов) Владимир Ильич. На другие адреса пионеров не хватало. Хотя квартиры, помеченные ленинским присутствием, были куда как скромнее кировской. С другой стороны, Ленин скрывался, а Киров был уже хозяином города. Отсюда и холодильник, и кафель в туалете. Так вот, сотрудники музея и бабушки-смотрительницы переживали, что посетителей было – кот наплакал. Все-таки воспитательные задачи. За малую посещаемость могли и наказать рублем. Хотя вряд ли, тогда уже все смирились с ритуальностью всей этой пропаганды и научились втирать очки. Коллектив сразу раскусил студента. Ясно же, просто так сюда ходить никто не будет. Ну, нужно парню привести себя в порядок. Зато – посетитель, не так скучно. Володе выдавали бесплатный билет. Потом даже стали чаем поить. Уже тогда у Володи проявился уникальный дар общения. Через какое-то время старушки уже ждали его как родного. Уверен, понадобись ему, они бы и ночевать его оставляли в квартире Кирова, несмотря на всю хитрую охранную сигнализацию. Но будущий наш Профессор никогда не злоупотреблял доверием. Приведя себя в порядок и даже отдохнув на снабженном учетным номерком диване, пообщавшись с музейщицами, он покидал гостеприимную квартиру. Перед этим – так уж вошло в обычай – он должен был оставить запись в журнале посетителей. Впрочем, почему должен? Никто его не заставлял и не просил. Володя просто чувствовал, что женщинам будет приятно. Он и писал, каждый раз чуть меняя почерк, что-либо духоподъемное про Кирова. Сначала про него как про «Мальчика из Уржума» (так называлась детская книжка про юного Мироныча), потом как организатора молодежи, так доходил и до Кирова – вождя и руководителя Ленинграда. Все были довольны. Думаю, Киров тоже. Все-таки кому-то он был нужен. Не ради галочки в ведомости зашел человек. А Киров – это мы с Профессором много позже обсуждали – был реальный человек. Холодильник шикарный, балерины там, – реальный. Не фанатик. Не страшно и зайти. Не то что к другим.
Вдогонку
К. Паустовский вспоминал, как их гимназический учитель натаскивал своих учеников, проверяя их представления о воспитанном человеке.
– Представьте, вы в поезде, втроем, в купе, одно место свободно. Входит дама, видимо, недавно плакала, прикрывает глаза платочком. Что вы делаете?
– Встаем, конечно, – говорят гимназисты.
– Это понятно. Но затем что делает по-настоящему воспитанный человек?
