Папа умер 25 апреля 1989 года, на руках у Александры Петровны, а точнее, на руках у врачей скорой помощи, безуспешно пытавшихся откачать его после инфаркта.
– Мы как две трусливые крысы сидели в соседней комнате, – плакала потом Танечка. – Сидели и боялись зайти к нему, хотя врачи уже ушли и он лежал там один, совершенно один. И умер с чужими людьми… Но ведь они сами, эти врачи, они запретили нам заходить! Сказали, здесь дышать нечем.
Мамы на похоронах не было, она папу так и не простила. Димки тоже, он отговорился тем, что нельзя оставить маму одну и что ребёнок маленький. Александра Петровна не плакала, Танечка сказала, она «на таблетках».
Когда Ксана вышла из музея, зарядил обещанный прогнозом дождик. В Швейцарии даже погода чётко держится правил.
Машинка неслась в аэропорт за Марией с младенцем, который не дышит по ночам: задыхается и синеет во сне.
– Никогда о таком не слышала, – удивилась Ксана. – Уж вроде бы с какими только диагнозами не работали…
– То-то и оно. – Наташа посмотрела на неё с гордостью и тут же вновь впилась взглядом в дорогу. – Мария искала сведения на интернете и нашла, что в Швейцарии есть клиника с исследованиями. Они сначала во Франции пытались найти врача, но их там, конечно, обманули.
Судя по всему, принимающая сторона терпеть не могла французов, даже больше, чем русских. Интересно, как она попала в Швейцарию? Наверное, через замужество…
Машинка тем временем уже въехала на паркинг аэропорта.
– Самолёт буквально только что приземлился, – сказала Наташа.
Любой русский человек выразился бы проще – сел. Удивительно, как костенеет родной язык вдали от своей естественной среды – эмигранты увозят его с собой в том состоянии, какое он имел на момент отъезда, а дальше родная речь медленно мумифицируется. А ещё, Ксана давно это подметила, в эмиграции, как при длительной заморозке, надолго сохраняются подзабытые в современной России привычки. Бесцеремонность, любопытство, неистребимый, как выяснилось, дух коллективизма, мелкое бытовое хамство… Но это не про Наташу, нет, точно не про Наташу. Да и по-русски она говорит почти правильно.
Клиенты вышли первыми: встречающие расступались перед ними, как морские волны перед Моисеем. Мама, хорошенькая и молодая, держит на руках малыша с переносным аппаратом искусственного дыхания. Сзади папа – Юра – он старше, с залысинами, с напряжённым выражением лица катит чемодан.
– Слава богу, вы нас встретили! – Мама попыталась пожать руку Наташе и Ксане (умеет здороваться на европейский манер) и задела трубку дыхательного аппарата.
– Маша, осторожнее! – тут же подскочил отец, вернул трубку на место. В движениях его чувствовалась уверенность, более того, эти движения и придавали ему уверенности. Ксана повидала множество отцов больных детей; таких, как этот, к сожалению, мало. Матери почти всегда остаются, отцы чаще уходят. Младенца пристегнули к детскому креслу и поехали на квартиру, которую сняли в агентстве.
– Каким-то чудом нашлась возле набережной, – делилась Наташа. – Вы сможете делать там променад.
Юра молча поднял глаза на Ксану, скорчил удивлённое лицо, и она невольно улыбнулась. Чем-то он напомнил ей папу – вроде бы и рост не тот, и лицо другое, а всё равно похожи.
Все вместе пошли в квартиру – только оставить вещи и переодеться, сказала Наташа, в час уже надо быть в клинике.
Квартира небольшая, но светлая и даже с видом из окна на озеро и Альпы, походившие сегодня на зубцы разбитого зеркала. Юра и Маша, по очереди разбирая чемодан, осторожно передавали друг другу мальчика, который вёл себя так спокойно и тихо, что уже только из-за этого казался симпатичным. Его звали Арсений, Сеня.
– Родился совсем нормальный, – рассказывала Маша на пути в клинику, – а когда мне его отдали, он на второй день стал синеть, когда засыпал. Во сне как бы переставал дышать, забывал, как это делать. Врачи думали, проблемы с метаболизмом, но потом выяснилось, что ему кислорода не хватает, а маску грудничкам нельзя, вот он и жил на аппарате восемь месяцев. Не выходил из реанимации, кормили его медицинской едой через трубочку…
– А диагноз так никто не и поставил, – подключился Юра. – Я в Сети нарыл что-то похожее, женщина описывала такой же случай – всё связано именно со сном. Мы нашли центр исследований во Франции и поехали с обычными туристическими визами.
Наташа рассказывала Ксане, как их встретили во Франции: местная девица без лицензии, причем сама замужем и вовсе не бедная, выкатила им совершенно бессовестный тариф. Брала «рандеву в самом дорогом частном госпитале, где им только руками развели». Потом они сами как-то попали в американский госпиталь, где им честно сказали: лучше идите в «правдивую» больницу, у нас тут декоративная, где лечат банальные вещи за хорошие деньги, а научно-исследовательской базы для таких редких болезней нет. Во французском языке эти редкие болезни называют «сиротскими» – les maladies orphelines. Слишком мало больных, чтобы их исследовать… Никто не хочет вкладываться.
В конце концов Юра нашёл в интернете ссылку на сайт Наташиного агентства, и они собрались в Швейцарию. Сколько-то денег у них было, ещё что-то прислали друзья… Но трёхдневная диагностика стоит минимум двадцать тысяч франков, поэтому деньги для Арсения собирали всем миром – и собрали всё до сантима. На консультации в клинике Юра и Маша нервничали, и даже Арсений, чувствуя тревогу родителей, немного поплакал. А врач был само терпение и любезность, к тому же в нём чувствовался живой интерес к пациенту. Доктор – у него была фамилия как у парижской оперы, Гарнье – занимался исследованиями в этой области и чуть ли не руки потирал, что к нему попал такой «необычный случай». Целая диссертация в памперсе!
– Для начала надо отрегулировать аппарат, – сказал доктор Гарнье. – Мы займёмся этим в первую очередь. Добро пожаловать на трёхдневную диагностику!
В клинике пробыли до вечера. Арсений намаялся и на одной из процедур уснул. Ксана увидела, что лицо малыша действительно синеет во сне, становится каким-то русалочьим, безжизненным. Маша осталась с ним на ночь в клинике, а Юре нужно было вернуться в Лозанну. Ксана видела, что он уже почти ни на что не надеется, бодрится только ради жены. В её отсутствие он моментально изменился, как будто постарел прямо на глазах. И ещё сильнее стал походить на папу… Как несправедливо со стороны судьбы подсовывать это сходство!
Временами тоска по отцу становилась невыносимой, хотя уже столько лет прошло после его ухода, боже мой, столько лет… Тосковать Ксана принялась ещё прежде, чем его не стало, когда отсутствие папы означало не смерть, а уход из дома в другую семью. Вспомнилась некстати шутка Таракановой, с которой они ходили вместе в учебно-производственный комбинат, овладевая навыками профессии младшего медработника. Когда им в восьмом классе преподавали «Общий уход», Княжна заявила:
– Общий уход – это если мы все встанем и уйдём отсюда на фиг.
«А ведь из-за Таракановой всё это и случилось», – думала Ксана, машинально прощаясь с Наташей «до завтра». Она вышла там же, где Юра, на набережной Уши. Только Юра пошёл в бар, а Ксана – к пристани, откуда как раз отплывал колёсный пароход по имени «Гельвеция». Она с удовольствием закурила первую за сегодня сигарету – та показалась ей душистой, как роза. Лебеди суетились у берега вместе с утками, горы ближе к вечеру сбросили с себя тучи, как сбрасывают одеяло во сне, и стояли над озером чёткой, ясной, как будто острыми ножницами вырезанной каймой.
