– А ты думала когда-нибудь о том, что станешь делать, когда Долга не будет? – спросила Ира.
Я не нашлась что ответить. А Княжна добавила с серьёзным видом:
– Только не вздумай рассказывать маме про шкатулку! Соври что-нибудь. Иначе она обидится – всё-таки это был её подарок.
Разумеется, она сама ей об этом рассказала – на следующий же день.
Суп чайной ложечкой
Екатеринбург, январь – февраль 1924 г.
24 января
Костя постоянно создаёт инциденты из ничего, бороться с этим безуспешно. Он почти не интересуется детьми, мало думает об их учении, равнодушен к их одежде и ещё недавно столь же равнодушен был и к их питанию. Но из-за пустяков виртуозно устраивает крупные сцены, вызывает капризы, упрямство, даже грубость, без его усилия не проснувшиеся бы. Миша сдержаннее, он подчас смолчит, подчас послушается, а вот Андрею попадает больше всех. Вчера за ужином ел суп своей маленькой серебряной ложечкой, а Костя не позволил ему есть, потому что ложка чайная. Андрей говорил, что ему удобно, что нашими большими деревянными ложками он есть не умеет. Выгнали его из-за стола и конфисковали ложку, он не обедал и лёг спать в слезах. Жалко мне было парня. Такой он был милый, заплаканный, голодный… Какой же грех есть маленькой ложкой, если ему это удобно, ест он чисто и любит свой подарок? Да серебряная ложечка ведь и вправду милее, чем облезлая деревянная. Проще было бы не возбуждать истории и предоставить Андрюше есть маленькой ложкой до покупки большой. Я нигде не вижу алюминиевых ложек, а то бы давно купила.
Побранилась с Костей, но теперь ссора с ним мне не так болезненна, как прежде. Я отошла от него, но я его люблю и чувствую себя независимой и свободной, когда не боюсь потери его ласковости. Свобода, внутренняя свобода была всегда тем, к чему я стремилась ещё подростком. Но Костя – человек деспотический, причём этот деспотизм в нём, так сказать, органический. Он давит и уничтожает, не ведая, что творит, и будучи при этом по своим принципам совсем другим человеком. Я была преступна по отношению к себе, что слишком дорожила его ласковостью, позволила на себя влиять и была слишком инертна. Каждое суровое слово, недобрый взгляд повергали меня в отчаяние, в результате я ломала себя и жила какой-то неустойчивой жизнью, пока не поняла, что могу быть много хуже, глупее, чем он, но я другая и могу быть только такой. Только обретя самоё себя, найду спасение от тоски. Обретать самоё себя для дела уже поздно. Лучшие годы прошли, я слаба, больна, беспамятна, ко многому потеряла интерес, нет во мне ни сил, ни энергии. Но мысли и чувства у меня мои, и никто, даже мой любимый Костя, не заставит меня думать иначе, чем я думаю. И первый предмет моей критики – он, так как себя я уж давно раскритиковала и, сколько было в силах, узнала.
25 января
Костя может гордиться своею победой: Андрюша ел суп деревянной ложкой, подавив слёзы. Тихонько на ухо спрашивает меня, когда ему папа отдаст его ложечку, но самого спросить не решается.
26 января
Клер
[42] всё ещё сидит. Косте предложили приглашать профессора на его место, ввиду связей и знакомств. Вероятно, придётся ему съездить в Петроград. Для приглашения преподавателей Костя потребовал гарантий квартирных, денежных и так далее. Но вряд ли такие гарантии будут. Смирнов, по крайней мере, всегда пессимистично настроенный, заявил, что «скорей нам всем надо удирать отсюда, чем надеяться, что сюда приедут». Костя, между прочим, собирается приглашать из заграницы немцев.
Прижимистость в отношении денег положительно губит Костю. Вот получил деньги советскими знаками и сам же говорит, что надо их прожить, а зачем-то держит при себе, покупает на книжку. Дал бы денег мне и сказал, чтобы распорядилась по своему усмотрению. Купила бы для него же белья, воротнички или запас провизии, но он боится их выпустить из руки, а мне не доверяет. Впрочем, я перестала обижаться. Вкоренившиеся недостатки или не исправляются вовсе, или же исправятся только путём катастрофы, а этого не нужно.
Но у Кости всё надо выпрашивать, хозяйство, особенно одёжное, кажется ему каким-то постоянным зданием, которое не нужно реставрировать, а ведь здания-то нет. Есть жалкие обломки, строить надо заново. Сказала я сегодня, ты вот печёшься об оборудовании университета, а наше хозяйство тоже надо оборудовать. Костя: с той разницей, что о музейном оборудовании я один забочусь, а о нашем мы оба. Хотела сказать, что из полученных летом червонцев семь ушло за границу для музея, а не в семью, но смолчала. Не болит у него душа о нас…
Моё жалованье маленькое, оно идёт в общую кассу, его получает Костя, и эти деньги так же приходится выпрашивать, как и остальное. Правда, если я пожелаю что-нибудь из еды, он всегда купит, часто покупает «для меня» то, что я и не прошу. Но меня еда очень мало интересует, и чем дальше, тем меньше. Когда я любила конфеты и пирожные, я их видела мало, а сейчас мне их и не надо вовсе.
Костя сейчас составляет устав Общества друзей минералогии. Членами будет и мелкая сошка – гранильщики, люди вроде Данилы, собиратели. Мне нравится этот проект. Костя – человек с инициативой, но слишком много всего затевает и слишком рано уверен в удаче. Впрочем, это естественно, только при самоуверенности и могут быть результаты.
Между прочим, ректор Алфёров гарантирует новым профессорам даровой проезд, квартиру и жалованье от 120 до 160 рублей. Всё это он может выполнить, но квартир хороших здесь вообще нет. Екатеринбург – город самых скверных, неудобных и по преимуществу сырых квартир.
27 января
Сегодня в четыре часа похороны Ленина. Будут пальба, фабричные гудки и пр. Но так как очень большой мороз, никто из нас не пойдёт.
28 января
Гудки вчера были три минуты, и электричество гасло на пять минут. Если это произошло неслучайно, что бывает у нас весьма часто, то это довольно торжественно, так как должно было совпадать с моментом прощания и всеобщим прекращением работ, даже приостановкой железнодорожного движения. Мы как раз пили чай, но в эти пять минут перестали.
Пальбу, по-видимому, Федот весьма преувеличил, мы ничего не слыхали. Красные с чёрным флаги и до сих пор висят.
7 февраля
Вчера были мои именины и я, как всегда, чего-то ждала и очень теперь об этом жалею, потому что только расстроилась и убедилась, что вообще нечего ждать для своей маленькой, весьма нужной и в то же время потерявшей всякое значение особы. Мне кажется, что я стала уже вещью. Совсем как какой-нибудь буфет или стол: им пользуются, в него и на него кладут всякую всячину, и если он вдруг, как в мопассановском рассказе мебель, в одну лунную ночь убежал бы со своего места, то стало бы страшно неудобно и даже невозможно жить без него, и, может быть, даже новую такую же вещь нельзя было бы и достать. Но пока вся разница в том, что шкаф имеет место и на нём спокойно стоит, а я вечно суечусь, да и места, кроме кровати, у меня нет. Даже письменный стол отдала Вере, а обещанного взамен, конечно, придётся ждать три года, а может, и семь лет, потому что Костины обещания вообще на долгий срок.
