– Что ты имеешь в виду?
– Ты все равно не поверишь, наверное.
– Нет уж, рассказывай.
– Я умерла ребенком, а Саша сохранил мой мозг и сделал его частью этого тела. Чтобы я продолжила жить.
Анджеллину бросило в дрожь. К восхищению и неожиданному неподдельному интересу примешалось недоверие.
– И… и ты тоже? – обратилась она к Астре.
– Да, – Шарнирная девушка села рядом. – Правда, как он сообщил не самым приятным тоном, я первый и не лучший образец. Сама чувствую это: порой в голове каша и конечности будто отказывают. С каждым днем все хуже.
– Почему же ты не обратишься к нему?
– Слышала бы ты, как он обращался с ней. – Анко вылезла из-под кровати и поправила красные шорты до колен и белую майку. – Он словно не хотел ее, а сам у ее гроба сидел днями напролет.
– Правда? – Астра вспыхнула от приятного замешательства.
– Угу, – кивнула Анко.
До этой секунды Астра не задумывалась о своем значении. Она существовала потому, что ее сделал германский принц. Она все еще здесь только потому, что так хотел он. Она не могла назвать себя хозяйкой искусственной жизни.
– Скорее всего, потому что я не самый удачный образец. – Пыл ее иссяк, но втайне она верила в лучшее.
– Саша вообще странный, – продолжила Анко. – Не понимаю его от слова «совсем». Пропадает в своей лаборатории часами, ночами работает здесь. Почти всегда молчаливый и неприступный. С тех пор как его обвинили в отравлении принца, покоя ему не дают, и он окончательно закрылся.
– А вы…
Анджеллина умолкла, стесняясь собственного вопроса. По обе стороны от нее сидели девушки, которых она еще десять минут назад считала не более чем роботами. Прислугой, быть может. Или кем-то для скрашивания одинокой жизни Саши. Думая об этом, принцесса засмущалась лишь сильнее, чувствуя, как щеки жжет румянец.
– Что? – поторопила ее Анко. – Что такое?
– Ваши души…
– У нас их нет, – прервала ее Астра. – Душа – то, что наука никогда не сможет воссоздать. Можно создать оболочку с нуля, вложить в нее разум, но душу – не получится.
Анджеллина приподняла плечи и положила руку на сердце.
– Мне так жаль.
– Мы так часто обсуждали это, что уже ничего не испытываем. – Анко дрыгала ногами. – Кстати, Астра, помнишь, ты говорила, что Саша мог сохранить записи о моем первом включении?
– Да.
– Кажется, я нашла их! Представляешь? Сегодня утром у него в лаборатории, пока он был в саду. Флешка валялась в маленькой коробочке с подписью «Анко».
– И что там?
– Я еще не смотрела. – Она вытащила из кармана шортов крохотную пластинку. – Как думаешь, успеем посмотреть до его возвращения?
– Он спустился где-то час назад, поэтому, думаю, да. Хотя бы откроем файл.
Анко улыбнулась, прикусив губу, вскочила с кровати, босыми ножками затопала к компьютеру и села в кожаное кресло. Флешку она вставила в боковую панель изогнутого белого монитора. На экране появилась вкладка.
– Всего одна папка. – Астра встала рядом.
– Открой, – подбодрила ее Анджеллина.
Анко подняла указательный палец над мышкой, как вдруг отпрянула от стола.
– А может, не надо?
– Это твое дело. – Анджеллине было нелегко скрывать любопытство. – Если боишься…
– Я не боюсь. Просто… что, если там что-то нехорошее?
– Да, ты боишься, – уверенно заявила Астра. Происходящее, казалось, совсем не волновало ее. А, может, детское поведение подруги порядком ей поднадоело.
– Я открою. Точно открою! – крикнула Анко и нажала на клавишу. На экране выскочил значок видеофайла. Пока смелость не покинула ее, Анко нажала на него и вжалась спиной в кресло.
Несколько секунд на экране было темно. Ни единого звука. Черный фон оборвался, и появилась комната, показанная с угла обзора компьютерного уголка. Саша стоял у раскрытого стеклянного гроба, в котором лежала неподвижная Анко, одетая в красное платьице. Глаза ее были закрыты, длинные черные волосы лежали на груди.
– Проходите, – махнул Саша в сторону открытых дверей.
Супружеская пара неуверенными шажками зашла в комнату: низкая женщина и крупный мужчина, оба в классических костюмах.
– Не бойтесь, мистер и миссис Маруяма.
– Можно просто Киоко. Она… она в сознании? – оживилась миссис Маруяма, не сводя взгляд с гроба, но все еще боясь подойти близко. Можно было решить, что ей предстояло подойти к глубокой яме.
– Смотря что вы имеете в виду.
Саша нажал на кнопку небольшого черного пульта. Анко поднялась, как обычно поднимаются люди после сна, и повертела головой в разные стороны. Нельзя было сказать, что на ее лице отразилась жизненная энергия, или определить хоть какую-то эмоцию.
Киоко схватилась за сердце, раскрыла рот и протянула дрожащую руку, желая коснуться щеки дочери.
– Томико, милая, – слезы скатились по ее щекам, – помнишь меня? Я твоя мама. А это папа.
Она не решалась улыбнуться, не веря собственному счастью. Увиденное казалось ей сном – ее малышка сидела перед ней живая и невредимая. Труп с раздробленными костями сменило тело, похожее на человеческое. Киоко боялась, что новое обличье ее девочки окажется кукольным, а конечности будут скрепляться с помощью шарниров, но и здесь Саша ее не подвел: тело было как настоящее. Касаясь щеки Томико, Киоко узнала эту нежную, слегка пористую кожу, ей были знакомы и эти карие глаза, и маленькие губы, и приплюснутый нос.
– Девочка моя, – миссис Маруяма заключила ее в свои объятья и заплакала, – живая, моя родная!
Почему-то муж не спешил присоединиться к ней, но женщину это не смущало. Не обращала она внимания и на тревожное молчание принца, смотревшего куда угодно, но только не на воссоединение семьи. Только одно насторожило ее в тот счастливый момент – Томико была безучастна и продолжала сидеть, сложив руки на коленях.
– Что такое? – Киоко обхватила ее лицо.
– Кто вы, миссис?
Повисло молчание. Радость в Киоко бессмысленно боролась с озадаченностью и горьким осознанием истины.
– Что?
– Кто вы такая? Почему вы обнимаете меня? – спрашивала Томико без эмоций.
Киоко шагнула назад, чувствуя, как тяжелеет сердце.
– Что это значит?
– Я не смог полностью сохранить вашу дочь. Извините, – только и ответил Саша.
Мистер Маруяма, можно было подумать, ждал именно такого объяснения и остался холоден, хотя пару раз принц отметил, как дергался кадык у него на горле и сжимались губы. Но Киоко не была готова распрощаться с ложным счастьем, которое уже успело ее согреть:
