В Сенат коня Калигула привёл.
Стоит он, убранный и в бархате и в злате.
Но я скажу: у нас такой же произвол:
В газетах я прочёл, что Кони есть в Сенате.
На что получил достойный ответ:
Я не люблю таких ироний.
Как люди непомерно злы!
Ведь то прогресс, что нынче Кони,
Где прежде были лишь ослы.
Широкую известность Кони приобрёл в 1878 году, после процесса над Верой Засулич, совершившей покушение на петербургского губернатора Ф. Ф. Трепова. Суд присяжных под председательством Кони оправдал её. После революции Кони преподавал уголовное судопроизводство в Петроградском университете. Кроме того, вёл просветительскую работу, читая лекции буквально во всех районах города, включая самые отдалённые. Говорят, студенты университета добились, чтобы для пожилого и не очень здорового профессора Наркомпрос выделил лошадь с экипажем. Однако после того как Советское правительство переехало в Москву, всех лошадей бывшего Конюшенного ведомства перевели туда. Лишили и Кони столь удобного средства передвижения. «Подумайте, — пытался шутить профессор, — лошади в Москве, а Кони в Петрограде».
Несмотря на лозунг, выдвинутый большевиками и ставший вскоре иронической поговоркой: «Всё для голодного Петрограда!», голод победить не удавалось. Даже семечки подсолнуха стали дефицитным продуктом: «Было время — ели семя», вспоминали впоследствии пословицу того времени петроградцы. Тема голода стала превалировать в частушках:
Ленин Троцкому сказал:
«Пойдём, Лёва, на базар,
Купим лошадь карюю,
Накормим пролетарию».
Неумолимо надвигалась блокада. Фразеология того времени ярко и выразительно передаёт состояние Петрограда: «Строили блокаду, лезли к Петрограду», «Петрополь превратится в некрополь», «В белом Петрограде ночи белые, люди бедные и тени их бледные».
На этом фоне особенно заметна роль Алексея Максимовича Горького. Однозначный ярлык пролетарского писателя и личного друга вождя революции В. И. Ленина, присвоенный Горькому советской властью, заслонил в общественном сознании образ сложного и противоречивого человека, каким был на самом деле выдающийся русский писатель, критик и публицист, общественный и революционный деятель Алексей Максимович Пешков, взявший себе литературный псевдоним Максим Горький. О его недюжинном художественном таланте и о том, сколько творческих и физических сил он отдавал писательскому ремеслу, можно судить по одной любопытной легенде. Во время работы над «Жизнью Матвея Кожемякина», при описании сцены, в которой один из персонажей романа ударил жену ножом в печень, Горький упал в обморок. Жена писателя Мария Андреева бросилась к мужу и будто бы «обнаружила у него на животе кровавый след от ножевой раны».
Он действительно всем своим творчеством, потенциал которого был, казалось, неисчерпаем, а возможности использования его в пропагандистских и агитационных целях безграничны, активно способствовал созданию революционной ситуации в России. Чего стоит один образ Пелагеи Ниловны в романе «Мать». Значению этого образа и его роли в революционном движении мог позавидовать любой политический деятель. Если верить фольклору, так оно и случилось.
Алексей Максимович Горький
Согласно одному из анекдотов, однажды Сталин обратился к Горькому: «Алексей Максимович, вот вы когда-то написали роман „Мать“. Не пора ли подумать и написать роман „Отец“»? — «Я попытаюсь, Иосиф Виссарионович». — «Попытайтесь, попытайтесь, Алексей Максимович, — ответил Сталин и продолжил, обращаясь к Берии: — Попытка не пытка. Так ведь, товарищ Берия?» В советском литературоведении роман «Мать» считался лучшим произведением в жанре соцреализма.
Перечисляя вслух творения его,
Мы вспомним «Мать», — и больше ничего.
У Горького было много прозвищ, смысл которых не всегда однозначен. Его называли «Максимом Великим», «Максимом Гордым» и одновременно «Максимом Кислым».
«И кто же тебя горьким назвал, сладенький мой?» — восклицал Ленин в одном из анекдотов. «Максимками» называли до революции рабочие поезда и «Подмаксимками» — молодых писателей, которые подражали не только его писательскому стилю, но и манере говорить, одеваться. Они отращивали длинные волосы, носили широкополые шляпы и по-горьковски окали. Карикатуристы любили изображать Горького большим человеком, нависающим над маленькими человечками.
Между тем подготовке революции он отдавал не только свой недюжинный талант писателя. Он принимал личное участие в практических акциях большевиков, участвовал в демонстрациях, направленных против самодержавия, организовывал сборы подписей под воззваниями, непосредственно участвовал в работе подпольных типографий. За это его не раз арестовывали, ссылали, а однажды даже заключили в Петропавловскую крепость.
Всё это не способствовало хорошему отношению Горького с творческой интеллигенцией. Никакие революционные заслуги писателя не помешали части петроградской литературной элиты считать Горького человеком, прочно связанным с большевиками и потому глубоко чуждым подлинной русской интеллигенции. Даже известные факты личных ходатайств Горького перед Лениным о помиловании великих князей и спасении приговорённого к расстрелу Николая Гумилёва считались легендами, придуманными самим Горьким. Неслучайно в этих легендах присутствует один и тот же детективный сюжет: Горький заручился согласием Ленина на помилование, но московские чекисты узнали об этом и постарались, чтобы к возвращению писателя в Петроград приговор был уже приведён в исполнение. И действительно, ни одно из ходатайств Горького не достигло предполагаемой цели.
Спасала самоирония, которая стала, видимо, простой и надёжной гарантией самосохранения. От распада. Горькому это удалось. Хотя, как вспоминает один из собеседников писателя, в последние годы жизни на вопрос, как он оценивает время, прожитое в большевистской России, Горький ответил печальным каламбуром: «Максимально горьким». Кто знает, может быть, при этом он вспомнил, как однажды поссорился с Виктором Шкловским, который как-то раз уже бросил ему в лицо этот каламбур: «Человек — это звучит горько!» Впрочем, сам этот расхожий каламбур давно уже оброс многочисленными легендами. Согласно одной из них, в петроградской квартире Горького на Кронверкском проспекте существовала традиция: при посещении туалета каждый мог оставить свою подпись на стене. Рассказывают, что традиция оборвалась, когда Горький обиделся на кого-то из посетителей, который на самом видном месте написал: «Максим Гордый — звучит горько».
Сразу после Октябрьского переворота, особенно в 1918 году, Горькому стало ясно, что с революцией, лозунгами которой стали экстремистские призывы: «Мир хижинам, война дворцам» и «Кто не с нами, тот против нас», ему не по пути. Горький начал издавать свои «Несвоевременные мысли», ставшие, по сути, открытой полемикой с Лениным по вопросам теории и практики революции. Он, пожалуй, одним из первых ясно увидел, что в пылу политической риторики о судьбе революции как таковой были проигнорированы отдельные судьбы сотен и тысяч лучших представителей того народа, ради которого революция якобы совершалась.
