— Ты глубоко ошибаешься! Знаешь ли ты, что Стендаль
считал лучшей картиной, созданной Леонардо, хранящееся в Эрмитаже «Святое семейство
со святой Екатериной»? И не он один!
Многие знатоки предпочитали эту картину «Джоконде» и
«Мадонне в гроте»! Многие считали ее самым выдающимся живописным полотном эпохи
Возрождения! Эта картина еще в конце девятнадцатого века числилась среди
величайших сокровищ Эрмитажа, и только в двадцатом веке научная экспертиза
установила, что она не принадлежит кисти Леонардо, а создана моим великим
предком — Чезаре да Сэсто.
— Почему же о нем самом так редко говорят и пишут?
— Только потому, что сам он так захотел. Он и
руководившие им тайные силы. Потому что подлинное величие должно сохраняться в
тайне. Но мастерство его потрясает! Как ты можешь оспаривать это, Дмитрий? Ведь
ты видел Мадонну работы моего предка! Она ничем не уступает Мадонне самого
Леонардо…
— Разве может жалкая копия сравниться с чудесным
оригиналом? Сказать так — все равно что сказать, что зеркало, отражающее
красавицу, нисколько не уступает ей самой!
— Зеркало? — раздраженно повторил Антонио. —
Он намного превзошел Леонардо! Ведь в его картине все сказано об окружающем нас
злом и греховном мире! Ты смотрел в глаза царственного создания, которое
покоится на руках Древней Матери? Смотрел, я знаю! Я вижу это по твоему лицу! А
если ты смотрел в его глаза — значит, ты заглянул в ад! И такова была воля
моего великого предка!
Голос Антонио разросся, он звучал теперь под сводами
старинного зала, как некогда звучал в римском подземелье, а после — в
египетском святилище.., в святилище, которого больше не существует, которое
погребено под каменными обломками. Глаза профессора горели безумным огнем.
— Что такое Мадонна самого Леонардо, эта ваша
эрмитажная Мадонна? — продолжал Антонио, все больше распаляясь. — Это
лживое, фарисейское произведение, пытающееся убедить нас, что жизнь прекрасна и
Бог смотрит на нас глазами ласкового младенца! «Я с вами, я вас вижу, я не
оставлю вас своей заботой»! — Антонио состроил издевательскую гримасу.
— Кто может поверить в это, вспоминая флорентийскую
чуму, унесшую тысячи жизней во времена Леонардо, вспоминая все войны, все моровые
язвы прежних лет, вспоминая поля сражений и лагеря смерти века минувшего?
Нет, мой предок сказал о нашей жизни куда более правдивые
слова! Чудовищен взгляд нашего повелителя, но он правдив! Он следит за нами
своим ужасным взором, и Древняя Мать, первооснова всего сущего, Та, у которой
тысяча лиц, с любовью прижимает его к себе и вскармливает своим молоком!
«Да он совершенно безумен! — подумал Старыгин, отступив
под горящим взглядом своего недавнего друга. — И наши жизни в руках этого
ненормального!»
Он скосил глаза на Машу и увидел, что девушка начинает
понемногу оживать, что на ее лице проступает румянец, а взгляд делается более
осмысленным. Нужно было отвлечь хозяина палаццо, хотя бы немного оттянуть
время…
— Если не ошибаюсь, твой предок принадлежал к секте
змеепоклонников, — проговорил Дмитрий Алексеевич, дождавшись паузы в
безумном монологе Антонио.
— Змеепоклонников? профессор удивленно уставился на
Старыгина. — Что знаешь ты о благородных александрийских офитах?
Что, кроме тех глупых и пустых сплетен, которые
распространяли о них христиане?
— Я знаю, что они называли себя гностиками, то есть
знающими, — лихорадочно припоминал Старыгин, надеясь отвлечь безумца
разговором. — Знаю, что совершенное знание и совершенную веру считали они
равноценными, более того — утверждали, что это одно и то же, чем и навлекли на
себя гнев христиан, для которых вера была неизмеримо выше знания…
Антонио быстро пересек комнату, снял с книжной полки
старинный том в безжалостно поврежденном временем черном кожаном переплете,
стряхнул с него многолетнюю пыль, бережно опустил на стол, открыл и стал читать
с какого-то места, звучно и четко выговаривая латинские слова:
"Над всеми небесами есть Мрак безымянный, Мрак
неподвижный, нерожденный, прекраснее и светлее всякого света. Отец
непознаваемый — Молчание и Бездна. Единородная дочь его, Премудрость Божия, от
отца своего отделившись, познала бытие, и опечалилась, и преисполнилась скорби.
И сын ее скорби был Иальдаваоф, Бог созидающий, Бог творящий.
Захотел он быть един и, от Матери отпав, погрузился в бытие
еще глубже, чем она, и создал мир плоти, искаженный образ духовного мира, и
создал в нем человека, который должен был отразить величие Создателя и
свидетельствовать о безграничном могуществе его. Но помощники Иальдаваофа, духи
стихийные, сумели вылепить из персти только бессмысленную массу плоти,
пресмыкающуюся, как жалкий червь, в первозданной грязи. И когда привели ее к
своему владыке, Иальдаваофу, дабы он в нее вдохнул жизнь — Премудрость Божия,
сжалившись над человеком, вместе с дыханием телесной жизни через уста своего
неверного сына вдохнула в человека искру божественной, мудрости, полученной ею
от Непознаваемого Отца. И жалкое создание, прах от праха, на котором Творец
хотел показать могущество свое, стало выше своего Создателя, сделалось образом
и подобием не Иальдаваофа, а Бога истинного, Отца Непознаваемого. И Творец, при
виде его, исполнился гнева, и устремил свои очи в самую глубь вещества, и там
отразился мрачный пламень его, и сделался Ангелом Тьмы, Змеевидным, Офиоморфом,
Сатаною ползучим и лукавым — Проклятой Мудростью. И с помощью его создал
Иальдаваоф все царства природы, и в глубь их, как в темницу, бросил человека, и
дал ему закон, и сказал: если преступишь его, смертью умрешь. Но Премудрость
Божия не покинула человека и послала ему Утешителя, Духа Познания, Змеевидного,
Крылатого, подобного утренней звезде, Ангела Денницы, о ком сказано: «Будьте
мудры, как змеи». И сошел Ангел Денницы к людям, и сказал: «Вкусите и познаете,
и откроются глаза ваши, и станете как боги»".
Антонио оторвался от книги, поднял взгляд на Старыгина и
проговорил с непонятным волнением:
— Вот чему учили александрийские офиты!
Вот о чем они говорили нам сквозь толщу времен! Гностики,
знающие, избранники Премудрости Божией, отличаются от обычных людей, от рабов
Иальдаваофа, как золото отличается от праха и глины! Рабы Иальдаваофа, сыны
Змея лукавого, трепещут пред законом, дрожат в смертном страхе. Но мудрые, дети
Света, посвященные в тайны Софии, попирают законы, преступают границы. Свободны
они, как боги, крылаты, как духи. Во зле они остаются чистыми, никакая грязь к
ним не пристает…
— Значит, могут они совершать любые злодейства, и все
им будет прощено змеевидным покровителем? — перебил Старыгин своего
недавнего друга.
Но тот словно не слышал его, продолжая:
— Что ты можешь знать о нем! Даже древние гностики
Александрии не знали еще подлинного вида того Змеевидного, Крылатого, которого
они провидели и которого почитаем мы, амфиреи! Не видели его истинного облика,
пугающего и прекрасного, облика, который запечатлел на своей картине мой предок
Чезаре да Сэсто! Мы пошли дальше их, и дойдем до конца, до предела! Нас много,
во многих странах есть наши братья, верные слуги великого Амфиреуса, но только
мне уготована великая судьба, которая свершится сегодня…
