Но он отдернул руку и в смущении проговорил:
— Ну, это точно не стена!
Маша хотела сказать ему что-то обидное, но вдруг Дмитрий
Алексеевич радостно воскликнул:
— Вот это везение! Кажется, наш фонарь тоже здесь! Если
он не разбился, это будет просто чудо!
Раздался негромкий щелчок, и Маша на какое-то мгновение
ослепла от залившего помещение яркого электрического света.
Как только глаза привыкли к этому свету, она огляделась.
Это был действительно каменный мешок — узкая и тесная
камера, стены которой уходили метра на три наверх, туда, откуда они свалились,
ступив на поворачивающуюся плиту. Пол камеры был завален каким-то тряпьем,
которое смягчило их падение. Старыгин полусидел совсем рядом с Машей,
привалившись спиной к стене, и смотрел на нее странным, виноватым и вопросительным
взглядом.
Он опустил глаза и удивленно проговорил:
— А это что такое?
В руке у него была старая потрепанная тетрадь, та самая
тетрадь, которую Машин отец привез ей в аэропорт. Дневник ее деда. Видимо, при
падении дневник выпал из-под ремня джинсов, где Маша держала его после случая в
папском доме.
Она не успела остановить Старыгина. Тот уже раскрыл дневник
и удивленно проговорил:
— Здесь стоит имя Арсения Ивановича Магницкого, вашего
деда!
— Да, это его дневник, — отозвалась Маша.
— Так он был у вас все время? — Старыгин удивленно
посмотрел на девушку.
— Да, был, — огрызнулась она. — Я что —
должна рассказывать вам о каждой своей вещи, о каждом шаге?
— Нет, конечно, — Дмитрий Алексеевич ничуть не
смутился. — Но эти записи касаются его пребывания в Риме… Возможно, они
могли бы нам помочь…
— Все равно я не смогла их прочесть, кроме нескольких
первых строк. — Маша почувствовала неловкость из-за своей вспышки. Она
сама не понимала, что с ней происходит: Старыгин то привлекал ее, то раздражал
и отталкивал.
Ей хотелось то нагрубить ему, то приласкать. И очень
хотелось еще раз прикоснуться к его колючей щеке…
— Можете попробовать сами, — проговорила она после
неловкой паузы. — Может быть, у вас это получится. Хотя, конечно, сейчас
не самый удачный момент для того, чтобы заниматься расшифровкой дневника
двадцатилетней давности!
— Вы правы, — согласился Старыгин. — Хотя
никакого другого занятия я не могу придумать.
Разве что делать на стене зарубки, отмечая каждый прожитый
день. Кажется, нам придется провести здесь немало времени.
— Вряд ли. — Маша подняла голову, бросив взгляд на
теряющийся в темноте потолок камеры. — Боюсь, что тот, кто подстроил для
нас .эту ловушку, очень скоро объявится. Хотелось бы знать, какие у него планы
относительно нас.
Ей вдруг очень захотелось есть. Она вспомнила уютную
трапезную папского дома и замечательную монастырскую пищу, простую, но очень
вкусную, и сглотнула слюну.
Старыгин не нашел, что ответить, и на какое-то время
замолчал, внимательно осматривая стены каменного мешка. Внимательно, но
безрезультатно.
Стены эти были, как ни странно, очень ровными, без выступов
и углублений, так что вскарабкаться по ним не удалось бы даже хорошему
альпинисту.
— Давайте я попробую подсадить вас, — предложил он
Маше. — Может быть, выше удастся найти в стене выступ и дотянуться до
потолка. Он поворотный, и вы, возможно, сможете выбраться отсюда…
— Вряд ли из этого что-то выйдет, — Маша стояла,
запрокинув голову. — Кроме того, наверху, возможно, нас уже поджидают.
Хотя… вы видите, там, выше, в стену вделана какая-то плита.., кажется, на ней
что-то написано… ч Может быть, это нам поможет?
Старыгин подумал, что лучше делать хоть что-нибудь, чем
сидеть на полу камеры и дожидаться неизвестно чего. Он встал возле стены и
сложил руки в замок, тем самым превратившись В живую лестницу. Маша
вскарабкалась ему на плечи, оперлась о стену и осветила фонарем почти
сливающуюся со стеной каменную плиту.
— Здесь какие-то знаки, — сообщила она своему
спутнику, — надпись, выбитая в камне маленькими клинышками! г — Что-то
вроде ассирийской клинописи? заинтересовался реставратор. — Откуда это
могло здесь взяться?
— Понятия не имею… А еще какое-то круглое углубление,
небольшое и очень ровное…
Вы знаете, по размеру оно точно подходит для…
— Для чего? — переспросил Старыгин, запрокинув
голову.
— Стойте спокойно! — прикрикнула на него
Маша. — А то я свалюсь!
Повинуясь неожиданному побуждению, она вытащила из-под
рубашки пентагондодекаэдр и вложила его в круглое углубление.
Внутри стены раздался скрип, какой издают ржавые, давно не
смазанные ворота, и плита отодвинулась в сторону, открыв темный глубокий лаз. В
последний момент Маша успела вытащить пентагондодекаэдр и спрятать обратно под
рубашку.
— Что там? — удивленно окликнул ее Старыгин.
— Свобода! — откликнулась Маша, подтянувшись и
скользнув в темный проем. Развернувшись внутри него, она выглянула наружу и
подала Старыгину руку:
— Давайте сюда!
Он крепко схватил ее за руку, напрягся и попытался
дотянуться до края лаза. Маша уперлась коленями в пол, собрала все силы и
потянула на себя. Еще несколько секунд предельного напряжения, и Старыгин
ухватился обеими руками за край проема. Дальше дело пошло, и вскоре он уже
лежал рядом с Машей на полу узкого коридора, уходящего в неизвестность.
Снова раздался скрип, и каменная плита встала на место.
— Кажется, насчет свободы я немного
погорячилась, — проговорила Маша, затравленно оглядываясь. — Просто
из одной мышеловки мы попали в другую.
— Здесь по крайней мере есть куда двигаться, отозвался
Старыгин, подняв фонарь и освещая коридор.
Отдышавшись после тяжелого подъема, спутники поднялись и
двинулись вперед.
Коридор был узким и таким низким, что даже Маше приходилось
идти согнувшись, а Старыгин вообще скорчился в три погибели. Однако скоро
прямой коридор закончился. Впереди была крутая каменная лестница, уходившая
вниз, еще глубже в подземелье.
— Честно говоря, — проговорила Маша, остановившись
перед лестницей, — я предпочла бы подниматься к дневному свету, а не
спускаться куда-то к центру земли…
— Выбора у нас нет, — ответил Старыгин и
решительно ступил на первую ступеньку.
Лестница оказалась довольно длинной и очень крутой. Маша
боялась поскользнуться и сломать шею, поэтому осторожно пробовала ногой каждую
ступеньку, так что спуск шел очень медленно.
Но все когда-нибудь кончается. Кончилась лестница, и путники
оказались в новом коридоре, на этот раз более просторном. Дмитрий Алексеевич
поднял над головой фонарь и вгляделся в темноту.
