— А в чем дело? — спросила Маша.
— Впрочем, не буду вас нервировать. Возможно, это
только мои домыслы. Советую вам все-таки отдохнуть. Вряд ли ночной гость
осмелится вернуться. Но если что — я в соседней комнате, и стены здесь
достаточно тонкие, так что зовите! Да, вот еще что…
Тут в коридоре раздалось неодобрительное покашливание,
очевидно, им давали понять, что их дальнейшее присутствие в одной комнате
крайне неприлично.
— Спокойной ночи! — Маше хотелось остаться одной,
но не тут-то было. Старыгин неожиданно сильной рукой схватил ее за плечи и
вытолкал в коридор, потом открыл стеклянную дверь и вывел на просторную
террасу.
Из сада снизу доносились изумительные ароматы, тихонько
журчал фонтан, слышалось шуршание листьев, потрескивание и шорох.
— Как хорошо! — невольно прошептала Маша. —
Что может быть лучше южной ночи?
— Не морочьте мне голову! — последовал холодный
ответ. — Отвечайте, откуда вы знаете этого человека?
— Но я его совсем не знаю… — отбивалась Маша.
— Вы не могли видеть его в Эрмитаже. Вы пришли туда
гораздо позже, когда все уже случилось. Вряд ли он разгуливал на виду у всех и
расспрашивал служителей, после того как сам же подменил картину.
Под давлением грубой силы, Маша призналась, что снимок
странного человека прислал ей Мишка Ливанский. Снимок он сделал накануне
вечером. Рассказала и про таинственное темное облако, надвигающееся на картину.
— Моего приятеля убили. И кажется, именно за этот
снимок. Но сегодня Мишкин снимок помог мне разглядеть в таксисте опасного
убийцу.
— Почему вы мне ничего не сказали? Что вы еще скрываете,
Маша?
Настал момент рассказать про дневник. Но тогда Старыгин
захочет тотчас же с ним ознакомиться. А Маше хотелось самой пролистать его
первой. Все же это дневник ее деда.
— Зачем мне что-то от вас скрывать? — прошептала
Маша. — Ведь мы же вместе… Куда я от вас денусь здесь, в чужом городе…
Она провела пальцами по колючей щеке, а когда он схватил ее
за плечи и притянул к себе, сообразила, что сейчас он почувствует тетрадку за
поясом ее джинсов. В самый последний момент Маша сумела выскользнуть из его объятий.
— У меня к вам огромная просьба, — сказала она
вполголоса, — завтра побрейтесь как можно тщательнее! Вам не идет седая
щетина…
Она ускользнула, а Старыгин обалдело покрутил головой,
посетовал на чертовы женские штучки и пошел спать.
* * *
Вечерний разговор с Антонио не прошел даром, и всю ночь Маше
снились то страшные люди-леопарды, разрывающие зубами свою жертву, то асассины
с пустыми безжизненными глазами…
Однако утро было прекрасным, в саду громко пели птицы, и все
ночные кошмары отступили без следа.
Позавтракав в трапезной — ветчина, козий сыр, крестьянский
хлеб и крепкий кофе, — Маша и Старыгин вышли на улицу. Неподалеку от
крыльца лежали две огромные белоснежные собаки — одна из них та самая, которая
минувшим вечером приходила знакомиться с Машей. При виде девушки овчарка
подняла голову и несколько раз дружелюбно хлопнула по траве хвостом.
— Точно такие же собаки изображены на многих картинах
эпохи Возрождения, — вполголоса проговорил Старыгин. — Итальянские
пастушеские собаки — одна из самых старых пород в Европе!
— Ну что? — Маша повернулась, подставив лицо
утреннему солнцу. — Какие у нас планы на сегодня?
— Госпожа катакомб, — коротко ответил Дмитрий
Алексеевич. — Антонио обещал проводить нас…
Однако именно в этот момент пришло SMS-сообщение от Антонио
Сорди. Он извинялся и сообщал, что очень занят и не сможет сопровождать своих
русских друзей.
— Ничего страшного, — проговорил Старыгин. —
Возьмем такси и поедем сами.
Администратор папского дома, которого они попросили вызвать
такси, вежливо поинтересовался, куда гости собираются ехать.
Услышав, что их целью являются катакомбы святой Присциллы,
он уважительно кивнул и пробормотал:
— Большая святыня, большая святыня! Только я не уверен,
попадете ли вы туда…
Живой темноглазый таксист всю дорогу то громко расхваливал
красоты Рима, то распевал отрывки из оперных арий. На этот раз Маша увидела
почти все знаменитые римские достопримечательности — за окном машины
промелькнули Колизей, развалины Римского Форума, помпезный памятник Виктору
Эммануилу, громада Пантеона. Потом показались мутные желтоватые воды Тибра, на
другом его берегу, за мостом, возвышался замок Святого Ангела. Видимо, таксист
ехал далеко не самым прямым путем, чтобы несколько увеличить стоимость поездки,
но Маша не была к нему в претензии.
— Виа Салариа! — воскликнул наконец
итальянец. — Синьора ди Катакомба!
Старыгин поблагодарил водителя и дал ему щедрые чаевые. Он
прошел несколько шагов.., и остановился перед табличкой, извещавшей на трех
языках, что катакомбы святой Присциллы временно закрыты для посетителей.
Около этой таблички дремал на складном табурете служитель в
форменной фуражке и куртке с галунами, расстегнутой на внушительном животе.
— Кажется, мы зря ехали, — проговорила Маша,
догоняя своего спутника.
— Не думаю, — усмехнулся Старыгин. — Это ведь
Италия, здесь народ хитроумен и предприимчив. Очень часто они закрывают
какую-нибудь дверь только для того, чтобы можно было открывать ее за
дополнительную плату.
Он обратился к дремлющему служителю, но тот, видимо, спал
чересчур крепко и не расслышал докучливого туриста.
Тут рядом с посетителями возник таксист, который только что
доставил их на Виа Салариа.
— Проблемы, синьоры? — радостно воскликнул
он. — Там, где есть Луиджи, — там нет проблем! Этот человек, —
Луиджи ткнул пальцем в дремлющего привратника, — этот человек мой
двоюродный брат! Нет, — таксист пошевелил губами, — не двоюродный,
троюродный!
Он сложил ладони рупором и крикнул прямо в ухо спящему:
— Микеле!
Маша не сомневалась, что от такого вопля служитель свалится
со своего табурета, но тот только неохотно приоткрыл один глаз и вопросительно
уставился на таксиста. Тот разразился длинной, удивительно музыкальной
итальянской фразой, на которую служитель катакомбы ответил коротко и внушительно.
Таксист повернулся к Старыгину и проговорил таким тоном, как
будто сообщал ему о безвременной кончине близкого родственника:
— Микеле хочет сто евро! Но вы не волнуйтесь, синьор, я
его знаю, его можно уговорить!
И снова зазвучала звучная итальянская речь.
Таксист отходил и возвращался, воздевал глаза к небу и
опускал к земле, через каждое слово поминал Мадонну, целый список святых и,
насколько можно было понять, всех родственников несговорчивого Микеле…
