Если ребенок раз за разом уходит от разговора об истории своего прихода в семью, убедитесь, что вы не пугаете его собственной тревогой во время этой беседы. Если его «нежелание знать» вам как бальзам на сердце, если для вас оно важно как подтверждение того, что вы «хороший, настоящий» родитель и любит он именно вас, а не кого-то там, не исключено, что ребенок «не хочет знать» в угоду вам, а сам будет мучиться от невозможности поговорить открыто.
Некоторые дети очень переживают, осознавая, что в их жизни был период, когда мамы и папы рядом не было. Они настойчиво просят рассказать, как их катали в коляске, заворачивали в пеленки, даже если им пять лет и они прекрасно помнят, что попали домой всего три месяца назад. Не меньше переживают и приемные родители, когда не умозрительно, не из книги или рассказа психолога, а своими глазами видят и сердцем чувствуют, чем обернулись для ребенка месяцы или годы одиночества, какие шрамы оставила в его душе разлука с кровной мамой, как невосполнима его утрата.
«Мне было больно от того, что я не носила в животе мою младшую, не кормила ее грудью, не видела ее маленького личика, когда она только-только появилась на свет. Я плакала о том, что это были не наши с ней 9 месяцев, о ее одиночестве первых месяцев, которое я с ней не разделила. Я плакала о той пустоте, которую, уходя, оставила в сердце моей дочери ее биологическая мать. Я поняла, что в моменты этой «ностальгии» мы очень нужны друг другу. В течение последующих лет я часто заговаривала с ней об этом чувстве утраты. Она залезала ко мне на колени, а ее маленькое напряженное тело расслаблялось в моих объятиях. Немало часов мы провели вот так – обнявшись, деля нашу грусть, и наша любовь росла в этих объятиях»
[6].
Если ребенок и родитель могут вместе горевать о том, чего у них не было, они смогут вместе и наслаждаться тем, что есть. Еще важнее, что ребенок и родитель могут воссоздавать то, чего никогда не было, в игре и фантазии. Если ребенок расстроен, что вы не могли заворачивать его в пеленку, когда он был младенцем, – сделайте это сейчас, поиграйте в «малыша», подержите его на руках, покачайте. Вечером перед сном пофантазируйте, «как все было бы, если бы мы встретились раньше», только обязательно обозначайте вход в мир фантазии: «А давай придумаем, как…» и выход из него: «Тебе понравилось, как мы придумали? Правда, хорошо?». Для детей (да и для взрослых) фантазии имеют целительную силу, при условии, что они являются именно фантазиями, а не ложью. Ложь вызывает сшибку, конфликт между сознанием и подсознательными смутными ощущениями, полузабытыми воспоминаниями. А при фантазировании образы проникают в подсознание и лечат его раны, заполняют черные ямы, а сознание присматривает за этим, сохраняя контроль, и конфликта не возникает.
Не могу спокойно об этом говорить
Некоторые приемные родители признаются, что просто не могут начать с ребенком разговор о том, как он пришел в семью, потому что их душат слезы, накрывает жалость к нему, тревога, даже паника. Если такое происходит через месяцы и даже годы после того, как в семье появился приемный ребенок, стоит серьезно подумать о том, что же спрятано в душе родителя, что так болезненно резонирует с разговором о приемности.
Возможно, это не пережитая травма бездетности или горе после потери своего ребенка. Сознание своей неспособности дать жизнь ребенку, продолжить свой род вызывает множество тяжелых чувств: стыд, боль утраченной мечты, отчаяние, вина перед партнером и его семьей. Вина может быть абсолютно ни на чем не основанной – ну, ничего не делал человек такого, от чего предостерегают врачи, не в чем вроде себя упрекнуть, а все же… И вот найден спасительный выход: взять приемного ребенка. Здесь проходит очень тонкая грань, с которой важно разобраться.
Если травма бездетности не пережита и не принята, а лишь «прикрыта» появлением приемного ребенка, то все тяжелые чувства, с ней связанные, представление о своей «неполноценности» как родителей никуда не деваются и живут внутри. Любое воспоминание о том, что ребенок приемный, вновь бередит рану. Говорить об этом панически страшно, и это страх «разоблачения» – сейчас он узнает, что мы «ненастоящие» родители, самозванцы. Поэтому тайна ревностно хранится, и даже если разумом родители понимают, что это неправильно, и хотят с ребенком все обсудить, чувства «бастуют» – начинают душить слезы, дрожать руки, спазм в горле не дает заговорить.
Такое состояние не очень хорошо не только с точки зрения тайны. Порой это проявляется в том, что родители все делают слишком и чересчур, словно доказывая самим себе и окружающим свою полноценность: слишком много ходят по врачам, слишком усердно готовятся к школе, слишком переживают из-за любого пустяка. Как только ребенок доставляет неприятности, супруг, с которым связана бездетность пары, начинает чувствовать себя особенно виноватым («родной ребенок так бы не сделал»). Хорошо еще, если в пылу ссоры вслух не произносятся обвинения типа: «Это все из-за тебя, ты и разбирайся» или «Если бы я вышла замуж за нормального мужика, у меня и ребенок был бы нормальный». Все это, конечно, не прибавляет семейной жизни стабильности, а родителям – уверенности. В результате получается самоподтверждающийся прогноз: исходя из предпосылки, что приемное родительство – это «суррогат» родительства, они ведут себя нервно, неуверенно, не могут расслабиться, транслируют эту тревогу ребенку, и в итоге и правда чувствуют себя «не вполне родителями», да еще получают проблемы с формированием привязанности, потому что ребенку всегда сложнее привязаться к неуверенным в себе взрослым.
«Нормального ребенка родить не смогла»
На консультации приемные родители 16-летнего Валеры. Он с ними с нескольких дней от роду, помогла знакомая главврач роддома (не вполне законно, но так вышло). К тому времени они были женаты уже четыре года, жили не очень дружно, но детей хотели, а их не было. Причина – первый по молодости сделанный аборт супруги. И вот ее мать подсказала идею: дождаться отказного новорожденного в роддоме соседнего района, где главврачом ее школьная подруга, и «никто ничего не узнает».
Так и сделали, ребеночек оказался здоровым и симпатичным, усыновление прошло гладко, зажили вместе. Все было хорошо: любили, растили, развивали, ничего для него не жалели. На время даже отношения между супругами наладились. Но потом переехали в большой город, муж пропадал на работе, жена занималась Валерой, отчуждение нарастало.
В школе у мальчика начались проблемы. Папа, который всегда был отличником, достаточно способным и очень усердным, не мог принять «раздолбайство» Валеры. Мама не могла смириться с тем, что после всех ее усилий, развивалок и подготовок к школе Валера не из лучших в классе. В каждой его выходке она словно видела напоминание о том, что он «не такой» ребенок.
Словом, к тому времени, как они пришли ко мне, ситуация была следующая: мама с папой уже полгода не разговаривали после того, как она узнала о его измене, а он в ответ ей выдал: «Да зачем ты мне сдалась, ты мне даже нормального ребенка родить не смогла, мучайся теперь вот с этим». Мама не разговаривает со своей мамой, потому что «это она все придумала». Валера не разговаривает ни с кем, если не считать разговором требование денег в ультимативной форме и посылание родителей матом. О своем усыновлении зато он не знает – тайну сберегли. К сожалению, дело в семье зашло так далеко, что помочь им уже было трудно.
