Мама ответила, что ей впервые за долгое время было так весело.
Когда я рассказал эту историю Хамин, она улыбнулась, а потом спросила:
– Ты сильно зависел?
– Нет, просто развлекался иногда.
Я соврал.
– Тебе правда так нравилось? Сейчас не тянет?
– Сейчас не особо.
Я понял, что возвращаться в прошлое больше не хочу. Вспоминая о том времени, я чувствовал странную усталость.
Сначала я курил с друзьями, но в какой-то момент стал курить один у себя в комнате. Сидя перед телевизором, я накладывал себе кучу еды и безостановочно смеялся. Отвратительная реальность слабо поблескивала в этой сонной усталости, а взрывы смеха меня успокаивали. Но внутри было пусто. Я просыпался и находил себя в постели среди недоеденной еды. То, что моим нетрезвым глазам казалось блестящим, снова выглядело как прежде, но только еще более бледным.
– Раньше я бы даже разговаривать с такими, как ты, не стала, – сказала Хамин.
– Я тоже.
– Я ненавидела слабых людей. Тех, кто ничего не может вынести.
– Почему?
– Не знаю, – она слабо улыбнулась, – Хотя мы вообще могли не встретиться. Если бы не вулкан.
Она потерла глаза. В этом простом разговоре я почувствовал ее симпатию ко мне. Оказывается, существуют не только те слова, которые заворачивают в красивую оболочку, чтобы продемонстрировать, хотя их может вовсе не быть на душе, но и те, которые даже не нужно произносить, – как солнечные лучи или дождь, они сами льются из сердца.
Хамин сказала, что хотела стать сильным человеком. Таким, который не ворчит, не плачет и не жалуется. Чем сильнее она подавляла эмоции, тем послушнее и размытее они становились. На других медсестер, которые плакали и переживали из-за стресса на работе или из-за сочувствия к пациентам, она смотрела холодно. «Что ты льешь крокодиловы слезы? Разве это так страшно? Думаешь, только тебе тяжело? Почему ты такая чувствительная? Если не можешь вытерпеть даже такое, то нигде не выживешь», – твердила она иногда про себя, иногда вслух.
Когда Хамин работала в больнице, ей нравилась одна из коллег.
Она была на год старше, прекрасно ладила с другими медсестрами и отлично со всем справлялась. Хамин хотела показать себя в лучшем свете и сблизиться с ней. Она радовалась, когда они попадали в одну смену, и, хоть говорили они немного, работать с ней было легко и комфортно. Хамин была в замешательстве, когда узнала, что она увольняется. В первую очередь потому, что она лучше, чем кто-либо, приспособилась к больничной жизни.
Хамин долго сомневалась, но в конце концов спросила, почему она решила уволиться. Они стояли у кулера в сестринской. Она налила воды в тумблер, посмотрела на Хамин, ничего не ответила и улыбнулась. Хамин спросила снова: «Почему вы увольняетесь?»
Она посмотрела на свой тумблер, снова подняла глаза на Хамин и после молчания вдруг спросила.
– Хамин, кем ты себя считаешь? – мягким тоном произнесла она и вышла.
– Что это значит? – спросила Хамин, вылетев следом за ней в коридор. – Объясните, что вы имеете в виду? – отчаянно повторяла она.
Она улыбнулась той самой улыбкой, которая располагала к ней людей, и похлопала Хамин по плечу.
– Ничего особенного, – она пошла дальше по коридору.
Почему-то Хамин не смогла пойти следом за ней и застыла на месте. Даже после этого она общалась с Хамин как раньше. Так же вежливо и мягко. Только теперь Хамин поняла, что это стена, которой она от нее отгораживалась. «Кем ты себя считаешь?» Хамин поняла это так: «Ты не заслуживаешь того, чтобы я с тобой говорила. Вообще непонятно, зачем такие, как ты, живут». Были коллеги, которые открыто критиковали и оскорбляли Хамин, но она их презирала, поэтому спокойно это выносила. Однако слова человека, который ей нравился, вызвали оцепенение.
После того дня она постоянно вспоминала: «Хамин, кем ты себя считаешь?» – эти слова, ее выражение лица и наполнивший пространство воздух.
Вспоминая об этом, Хамин видела перед собой сломавшегося человека. Человека, который говорит с одними – одним тоном, а с другими – абсолютно другим. Бесконечно добрый, но достаточно бессердечный, чтобы вдруг проявить жестокость. Абсолютно неискренний, но убеждающий других в своей искренности. Улыбающийся, но тут же забывающий, что такое улыбка. Когда Хамин видела на улице смеющихся людей, ей казалось, что все они смеются над этим странным человеком. Ей всегда было холодно. Вскоре после этого к Хамин в больницу пришла сестра.
– Что с тобой? Ты не болеешь? – несколько раз спросила Хаын, заглядывая в лицо Хамин.
Они пообедали и пришли выпить кофе.
– Я недавно узнала, что это ты дала деньги брату на свадьбу.
Хамин попросила ее не волноваться, но Хаын была в бешенстве.
– Как ты могла отдать то, что с таким трудом заработала? Почему ты совсем не бережешь то, что тебе дорого?
Хамин попыталась перевести тему. Она не хотела это слушать.
– Мама сказала, что ты пожертвовала ими ради семьи. Что значит пожертвовала? Я сказала ей, что это просто эксплуатация. Они что, считают, что можно просто эксплуатировать других, увенчав это сверху какой-нибудь правдоподобной ложью? Я у нее спросила: «Ты когда-нибудь вообще говорила Хамин, что она молодец? Она сама со всем справляется, ты хоть раз вообще о ней беспокоилась?» Хамин, я…
– Скажи, что мне делать, – голос прозвучал угрожающе, страшно.
«Как из моего тела выходят такие звуки?» – Хамин слушала свой голос, как чужой. Хаын удивленно посмотрела на нее.
– Все только твердят, что я такой или сякой человек. Что я уничтожаю свою жизнь. Но никто не говорит мне, что делать. Что мне делать?
Хамин уткнулась лицом в стол и зарыдала, как ребенок. «Нужно перестать, взять себя в руки», – думала она, но не могла остановиться.
– Хамин… – Хаын подошла к ней и села рядом. – Господи, Хамин…
Было слышно, как быстро стучит сердце Хаын. Такого еще не случалось. Хамин никогда никому не показывала такую себя.
– Хаын, я тоже хочу просто дышать…
– Хорошо, все хорошо, – отвечала Хаын. – Все будет хорошо.
Сначала ей было стыдно, но, перестав плакать, она почувствовала облегчение. Стало зябко оттого, что тело покинула часть распиравшего его жара. Дышать через нос она не могла, поэтому приходилось выдыхать через рот.
– Интересно, что за сила меня тогда сломала? – спросила у меня Хамин.
В тот день Хаын, которая была младше Хамин на пять лет, спрашивала у нее: «Что ты любишь? Что тебе нравится делать? Каково тебе работать в ночные смены? Какая у тебя любимая песня? Как бы ты хотела жить, если бы родилась снова?»
Хамин безучастно и словно со стороны смотрела на себя, не способную ответить на простые вопросы. На себя, повторявшую лишь: «Не знаю. Не знаю».
