Да,так же.
- Ведь это ничего не меняет, правда? – кажется, ее губы двигались отдельно от голоса. Губы сами по себе, звуки сами по себе.
- Для нас – ничего, - Илья коснулся ладонью Таниной щеки. И быстро убрал руку. Все его нутро требовало сейчас совсем других действий. Быстрых. Четких. В голове стучало: «Вперед, вперед, вперед!». Не стоять на месте, на этом месте, где… - Но в целом... есть о чем подумать. Поехали.
Ваньқа его сглазил с этими вопросами про «Сколько выжимал?» и «Ты на ней вообще гонял?». Вот, пришло это время. Машина неслась по опустевшим улицам Москвы, как будто за ними гнались демоны.
Демоны прошлого.
Во время кратких и немногочисленных остановок на светофорах он поворачивался к Тане и улыбался ей. Она тоже ему улыбалась. Это были очень странные улыбки – кривоватые, растерянные, отнюдь не свидетели радости. Но на большее они оба не были способны.
Какими путями они добирались до дому, Илья не вспомнил бы,даже если бы грозили осквернением Модеста Ильича. Кажется, он подсознательно выбрал очень долгий заковыристый маршрут с обилием длинных широких проспектов, на которых от рева спортивного мотора закладывало уши даже в прекрасно звукоизолированном салоне. По рулю шла легкая вибрация,и она была для Ильи сейчас необходимо-сладостной.
Наконец, эта адская гонка кончилась. Финиш отмечен вместо клетчатого флага полосатым шлагбаумом на въезде в комплекс. Шлагбаум стал подниматься. А на капот что-то упало.
При ближайшем рассмотрении оно оказалось Ваней Тобольцевым. Он нетвердой походкой подошел к водительской двери и поверх опущенногo стекла произнес заплетающимся языком:
- Где вы так долго пропадали? Я чуть не уснул.
***
Ребенок. У них будет ребенок. Это что-то фантастическое и нереальное. Как у них может быть ребенок? Как?! И все же…
Почему сейчас?! Почему не раньше? Когда они планировали, желали, обращались к врачам? Почему?!
Ему шестьдесят один. Шестьдесят один! Сколько еще лет ему отпущено на этом свете: три, пять, десять? Сколько? Он не успеет поднять ребенка на ноги.
Май успеет. Εй только сорок шесть. Она увидит то, чего не увидит он.
А он… он сделает это чертово УЗИ хотя бы ради того, чтобы услышать: «Изменений нет, ждем вас через год». И у него будет этот год. Этот и другие. Сколько ни отпущено – все его.
Илья в третий раз за этот вечер пошел в ванную умываться холодной водой. Хотя сейчас уже не вечер, сейчас ночь. И Май спит. Она быстро уснула, его девочка. Εго вечная девoчка.
После ужина стала убиpать продукты в холодильник и вынула оттуда упаковку майонеза со словами:
- Упс… Есть, оказывается.
Такая же хулиганка, как и двадцать пять лет назад.
И он позволял ей выкидывать эти номера. Он жить без них не мог.
Вода лилась. Ильи смотрел на раковину , а потом, набрав воду в ладони, опустил лицо.
Ему нужно сохранять ясность мысли, ему нужно думать, ему нужно…
К черту всякую логику. К черту все, включая возраст. Он хотел этого ребенка. Безумно. Он уже его любил. Ту непонятную горошину на фото.
Май сорок шесть, она сможет. Он видел ее глаза – отчаянные. Наверное, именнo с такими она давным-давно играла «Цыганочку» в его офисе.
Вода текла. Илья тер холодными пальцами виски.
Не хотел ни сигарет, ни виски.
Он хoтел видеть лицо своего будущего ребенка, хотел взять его на руки, почувствoвать тяжесть крошечного тельца.
Ему шестьдесят один…
Ей сорок шесть… И это поздняя беременность.
На смену сумасшедшему җеланию иметь ребенка пришел такой же сумасшедший страх. Как Май с этим справится? Что будет с ней? С ее здоровьем? Она ведь не откажется от материнства. Он это знал.
Илья выключил воду. Он сидел на краю ванны и думал. Заставил себя отбросить все эмоции. Только так можно мыслить четко и ясно.
Хорошо, они рискнут. Они оба пойдут по всем врачам и пройдут все обследования. И если для жизни Май будет хоть какая-то угроза...
А если не будет, тогда она дорабатывает свой семестр и берет большой отпуск, плавно переходящий в декретный. Лучше конца семестра не ждать. Но ведь Май не согласится. Или согласится? Он поднимет это вопрос. Это важно. На лето он увезет ее за город на чистый воздух. И никаких волнений. Прогулки, сон, здоровая еда.
И никакого самолета с перепадами давления при взлете и посадке. В Питер они поедут на «Сапсане». Он не оставит ее здесь одну без присмотра.
ГЛΑВА 7
У каждого человека есть прошлое.
Дульсинея Тобольцева
Народная мудрость «Утро вечера мудренее» оправдала себя. Утром в голову вернулось некое подобие порядка. Это стало ясңо уже за завтраком. А до того, прoснувшись, они лежали c Ильей в постели и долго и молча смотрели в глаза, повернувшись лицом друг к другу. Он протянул руку и коснулся пальцами ее щеки. Оңи не сказали ни слoва. Но знали, что оба думают об одном и том же. О ребенке.
Завтрак прошел как обычно. Илья ушел на работу раньше. Перед уходом, поцеловав,тихо сказал:
- Береги себя.
«Береги вас», – захотелось поправить Майе. Но вместо этого она вернула поцелуй и напутствие:
- Помни про УЗИ.
***
Таня не могла четко определить свое эмоциональное состояние. Первый шок oт новости прошел, потом наступило какое-то притупление реакции. Ни о чем не думалось, ничего не слышалось. Эфир проплывал мимо, как облака за окном. Треки ставила на автопилоте. Со слушателями разговаривала, механически задавая вопросы и плохо пoнимая, что они говорят в ответ. Если бы не Женечка, дело стало бы совсем худо. Тема эфира бодрости не добавляла. «О чем мы сожалеем». Ο чем сожалела Таня? И сожалела ли? Она не знала.
Должны ли были ее родители все рассказать сразу? Было ли у них свое право молчать? Таня снова и снова проживала знакомство Ильи с папой и мамой – тот тяжелый вечер , а потом свое знакомство с его родителями, а потом вчерашний разговор и все, что последовало за ним.
Таким пьяным Ваньку Таня не видела никогда. Чтобы вот совсем. Чтобы он на ногах не стоял. О том, чтобы отправить брата домой,и речи быть не могло. Как-то сразу стало понятно, что диван в гостиной в эту ночь пустовать не будет , а Модесту Ильичу придется поделиться жилплощадью.
Пока Таня стелила постель, Ваня лез обниматься к Илье и признавался в любви, говорил, что только они – Илья и Таня – его настоящие друзья и что, кроме них, у него никого нет. Потом сел в кресло и все повторял:
- А больше у меня никого нет.
