– Бобби! – крикнула Джулия, услышав в наушниках стрельбу.
– Сматывайся, малышка! Гони! – заорал Бобби. Он сорвал наушники, бросился навзничь и вжался в пол.
Глава 3
Фрэнк Поллард перебегал от улицы к улице, от переулка к переулку, срезал путь по газонам возле спящих домов. В одном дворе на него бросилась огромная черная собака с желтыми глазами. Она с лаем погналась за ним, а когда он примерился перемахнуть через дощатый забор, ухватила за штанину. Сердце заходилось, в горле першило от сухого холодного воздуха. Ныли ноги. Сумка, точно набитая железом, оттягивала правую руку. Каждый шаг отдавался в запястье и плечевом суставе глухой болью. Но Фрэнк не останавливался, не оборачивался. Он знал, что по пятам следует неутомимое чудовище. Один взгляд назад – и Фрэнк обратится в камень.
Он перебежал через улицу, на которой в этот час не было ни одной машины, и припустил по дорожке, ведущей к другому жилому комплексу. Через ворота он влетел во двор, в центре которого находился пустой бассейн со скошенными, потрескавшимися цементными бортиками.
Двор не освещался, но глаза Фрэнка уже привыкли к темноте, а то бы он непременно свалился в бассейн. Где же укрыться? Найти бы помещение, в котором жильцы стирают белье. Если взломать замок, можно отсидеться там.
Бегство давалось Фрэнку нелегко: он был грузноват и здорово выбился из сил. Ему позарез надо было передохнуть, а заодно собраться с мыслями.
Пробегая мимо дома, Фрэнк заметил, что кое-где двери квартир на первом этаже открыты, криво висят на сломанных петлях. Стекла окон выбиты, а те, что уцелели, потрескались; в некоторых зияли дыры. Трава на газонах пожухла, как ветхий пергамент, засохли кустарники, увядшая пальма угрожающе покосилась. Дома были заброшены и ожидали сноса.
Фрэнк поднялся по разрушающимся цементным ступеням и очутился в дальнем конце двора. Оглянулся. Человек – или нелюдь, – который его преследовал, все не показывался. Задыхаясь, Фрэнк вскарабкался на балкон второго этажа и принялся искать незапертую квартиру. Наконец он увидел распахнутую дверь. Дверь покоробилась, петли ходили с трудом, но почти без скрипа. Фрэнк проскользнул внутрь и захлопнул дверь.
Его обступила смолистая, бездонная темнота. В окна лился мертвенно-серый сумрак, но от этого в комнате не было светлее.
Фрэнк напряг слух.
Тишина. Такая же бездонная, как мрак квартиры.
Фрэнк крадучись двинулся к ближайшему окну, которое выходило на балкон и во двор. В раме торчало лишь несколько острых осколков. Битое стекло хрустело и позвякивало под ногами.
Осторожно, стараясь не продрать кроссовки и не шуметь, Фрэнк приблизился к окну. Замер. Опять прислушался.
Ни звука.
Из-за зубчатых осколков в раме потянуло холодом – словно в квартиру потекло ледяное естество недовоплотившегося призрака. В сумраке изо рта Фрэнка вылетали бледные струи дыхания.
Мертвая тишина стояла уже десять секунд. Двадцать. Тридцать. Минуту.
Неужели спасся?
Фрэнк отвернулся было от окна и тут услышал шаги. В другом конце двора. На дорожке, ведущей с улицы. Жесткие подошвы постукивали по цементу, стук глухим эхом отлетал от оштукатуренных стен.
Фрэнк застыл на месте. Он дышал ртом – боялся, что преследователь, чуткий, как рысь, услышит его сопение.
Во дворе незнакомец остановился. После долгого затишья опять раздались шаги. Эхо множилось. Понять на слух, куда направляется незнакомец, было теперь трудно. Кажется, медленно идет по кромке бассейна к лестнице, по которой Фрэнк взобрался на второй этаж.
Шаги стучали четко, мерно, деловито, как часы, отсчитывающие секунды до назначенного часа, когда стальное лезвие гильотины ухнет вниз.
Глава 4
Пули просаживали металлические бока автофургона. От каждого выстрела машина взвизгивала, как живая. Стреляли очередями. Стояла такая неистовая пальба, будто машину обстреливали из двух пулеметов. Бобби Дакота лежал на полу и возносил к небу исступленные молитвы в надежде, что Всевышний обратит на него внимание. Сыпались осколки металла. Экран компьютера разлетелся вдребезги, за ним второй. Индикаторы погасли, и отсек освещался только снопами янтарных, зеленых, багровых и серебристых искр, рассыпавшихся из электронной аппаратуры и кабелей, изувеченных пулями со стальной оболочкой. Битое стекло, щепки, обломки пластмассы, обрывки бумаги носились в воздухе, летели в Бобби. Но страшнее всего был грохот. Бобби казалось, что его заточили в огромную железную бочку и банда ражих громил, очумевших от наркоты, молотит по ней цепями. Бобби так их и видел, этих амбалов с крепкими шеями, шерстистыми бородищами и яркими татуировками на предплечье, изображающими жуткий человеческий череп. Какое там “на предплечье” – на лице! Здоровенные, как Тор, бог викингов, только глаза горящие, шалые.
Бобби вообще отличался живым воображением. Он считал это своим достоинством. Но, сколько он ни ломал голову, как выйти из этой переделки, воображение не помогало.
Пальба не прекращалась. Бобби удивлялся: как это в него до сих пор не попали. Он точно ковер расстелился на полу и мечтал совсем расплющиться. Только, как ни пластайся, задницу не убережешь: все равно заденут.
Собираясь на задание, он даже не вспомнил об оружии – не тот случай. По крайней мере, на первый взгляд. В “бардачке” лежал револьвер, но туда не сунешься. Да и что такое револьвер против пары автоматов?
Стрельба смолкла.
Тишина после адского грохота и треска показалась такой плотной, что Бобби решил, что он оглох.
В отсеке пахло горячим металлом, перегоревшими приборами, горелой изоляцией, бензином. Должно быть, пробили бензобак. Двигатель все еще пыхтел, а из развороченного оборудования брызгали искры. Так... Шансов взлететь на воздух у него куда больше, чем выиграть в лотерею пятьдесят миллионов долларов.
Надо сматываться. Но как? Если он выскочит из фургона, то угодит прямо под автоматный огонь – противники только того и ждут. Лежать на полу в темном отсеке и надеяться, что нападавшие уйдут, даже не полюбопытствовав, как он там? Но фургон того и гляди вспыхнет, как костер, в который плеснули горючего, и Бобби изжарится за милую душу.
Бобби вообразил, как он выпрыгивает из фургона, падает, сраженный автоматной очередью, и судорожно дергается на асфальте в предсмертной агонии, точно поломанная марионетка на спутавшихся ниточках. Но еще яснее он представлял, как с него слезает кожа, опаленная языками пламени, как пузырится и дымится плоть, мигом вспыхивают волосы, плавятся глаза, чернеют зубы, как огонь пожирает его язык, выжигает горло, добирается до легких...
Беда с этим живым воображением.
Внезапно он почувствовал, что начинает задыхаться от паров бензина. Бобби приподнялся.
Тут снаружи донесся гудок автомобиля и рычание мотора. К фургону полным ходом мчалась какая-то машина.
