А потом он спит всю ночь на кухне, мордой в стол. А Ленка с утра – а папа опять всю ночь на кухне проспал! Спасибо, я знаю. Раньше я его пыталась в кровать уложить. А потом думаю – а зачем мне это? чтобы он всю ночь над ухом храпел? Ноги свои раскидывал? Пусть лучше на кухне.
А Никита… Непередаваемые ощущения. Пока все это на грани легкого флирта, вот эти чудесные заигрывания, взгляды, разговоры ни о чем, но сколько в этом жизни, дыхания, счастья! Я понимаю, он женат, да и я замужем. Дочке младшей у него два года. Говорит, с женой давно не общается – все так говорят. Жена не работает у него, по дому хлопочет. Может, оно и правильно. Только как можно не работать? Это ж свихнешься от скуки. И я представляю себе, как я не работаю. Неееееет. Это невозможно. Не работать, не выходить из дома, вечером ждать мужа, с ним разговаривать, потому что поговорить больше не с кем… Ах, нет, они же не разговаривают. А с кем она общается? С ребенком? Но чувства вины нет во мне. Взрослый мужик, знает, что делает. И что-то мне подсказывает, что я не первая и не последняя. А может, и вообще параллельная. Но это совершенно неважно. Потому что… да, возможно, это будет месть. Моему прекрасному и нежно любимому мужу. Но почему нет? Измена, измена!
***
(расшифровка аудиозаписи)
Привет, Любка!
Как ты? Как Сашуня? Как Ленок? Все ли у вас в порядке?
А мы продолжаем гулять. Из Крумлова вернулись обратно в Прагу. Я же тебе не писала, как мы катались на лановой драге? Это что-то фантастическое. Этот фуникулер совсем не такой, как мы привыкли видеть в фильмах – канатная дорога раскачивается в небесах и кабинка едет. Тут целый вагон, который передвигается по зубчатым рельсам. Я, конечно, ни черта не увидела, но Иваныч мне рассказал технологию. Зубчатое колесо цепляется за зубчатые рельсы, и вагон ползет вверх со страшным грохотом. Ползет всего минут пять, может, десять, но кажется, что целую вечность. А наверху, на горе Петржине, тоже парк. Только уже без павлинов. Цветут розы – дивный аромат! Дорожки все аккуратные, мелкий песочек (или гравий?), но ходить очень удобно. А на склоне горы растет целый лес. Наверху – парк, внизу – лес, но спускаться мы там не стали, потому что я закричала, что такой спуск я никак не осилю. Поэтому мы погуляли по парку, понюхали розы и на лановой же драге спустились вниз. Пошли, как всегда, в ресторан, и там ели. Не могу не рассказывать о чешской еде, потому что кажется, что никогда в жизни так вкусно не ела. А пиво – пиво выше всяких похвал.
Потом мы поехали обратно в гостиницу. У нас же там апартаменты даже с кухней. Две комнаты – в одной мы с Иванычем, в другой – Машенька с Виталием. Удовольствие и наслаждение. Только нога болит зверски.
Целую.
Мама.
***
С каждым написанным словом голоса в голове звучат все тише и тише. Мама, бабушка, прабабушка, тетя, дочери, девочки… Каждая хочет сказать свое слово, за каждой стоит своя правда. И ведь я люблю их всех. Я могу злиться, могу орать, могу быть невыносимой, но они мои родственники, моя семья, и, по сути, больше никого у меня нет. Мужчины… Мужчины приходят и уходят, а семья остается. Это странное ощущение семьи по женской линии, как будто мужчин нет вовсе, или они неважны, но это ведь неправда. В отличие от той, своей, правды.
Я люблю своего отца. Он тоже любит меня, но все это было всегда так невыразимо, так несказанно. Как сказала одна женщина – я двадцать девять лет замужем, но он ни разу не сказал, что любит меня. Возможно, слова не нужны. Слова – лишнее, но мне ли так говорить, написавшей уже не одну тысячу слов? Все важно. И слова тоже.
Я помню, как маленькой девочкой гуляла с отцом. Это было всегда счастье, всегда удовольствие, потому что он рассказывал истории, половину которых я не понимала. Все так чудесно, и твой дедушка был волшебником. А ведь ты знаешь, что волшебство передается через поколение? Дедушка всегда знал, кто идет к нему в гости или кто звонит по телефону. Я тоже иногда это знаю. Но мне кажется, это же у всех так? До сих пор я гадаю, чей же это дедушка – мой или его. И кому передалось волшебство – мне, которая ничего с ним не сделала, потому что всегда считала его не своим, или ему, который пропил все то волшебство, которое было ему положено.
***
Сегодня мне снова снился папа. Он иногда мне снится. Иногда снится в нашей старой квартире на Красноармейской, иногда в той комнате, в которой он жил последние годы. Мне всегда кажется, что он укоряет меня, обвиняет меня. Ведь я виновата. Я не видела его последние десять лет его жизни. Как я могла? Ведь он любил меня. И я любила его. И я так и не сказала ему об этом.
Они разводились с мамой – безобразно, некрасиво, с криками и истериками мамы, несмотря на то, что она собиралась замуж. Это было неважно. Он кричал на нее и грозился убить. Но он никогда не поднял руку на женщину, никогда в жизни. Он прошел всю войну, он дошел до Вены, не до Берлина, но это ведь не так и важно. Сколько он видел? Сколько он пережил? И тут мама, нежный цветочек, блокадница, как она сейчас себя называет. Она никогда ничего не решала. Когда-то врач ей сказал, что у нее слабые нервы и ей вредно думать. И с тех пор она не думает ни о чем, нежная и невинная. Когда она жила с папой, все за нее решала бабушка. И ведь никогда ни слова мама не говорит о том, что она любила отца. Да, она рассказывает о своих влюбленностях, но детских, где-то там, в Мучкапе, в эвакуации. Кого она любила, когда они вернулись в Ленинград? Любил ли отец мать, или женился на ней, плененный красотой юного и нежного создания? Зачем это было? Но ведь они жили вместе, и спали, и трахались, и растили детей – но в ее голове не осталось ни одного хорошего слова о моем отце. Только эти бабы, княгиня Марья Алексевна да его бесконечные командировки.
Он приезжал в Куйбышев, когда мне делали операцию на глаза. Он пришел меня навестить и познакомился с моим лечащим врачом. – Федор Иннокентьевич, – представился врач, когда папа пожимал ему руку. – Иннокентий Федорович, – представился мой папа, и они уставились друг на друга, потрясенные таким странным совпадением имен и отчеств. Вот тогда мой папа смотрел на меня тем взглядом, который мучает мою совесть по сю пору. Он смотрел с тревогой, и я знала, что он меня любит. Я была его любимая дочка. Понятно, что это была командировка, и он пришел ко мне в больницу, и мялся, и не знал, что сказать и что делать, он ведь видел все это миллион раз на войне, но здесь, в тихой и чистой больнице провинциального города, его дочь, которая может ослепнуть после операции или ослепнуть без операции, дочь-профессор, потому что я всегда и везде читала, может вдруг стать инвалидом, и что ему делать тогда? Наверное, он так не думал. Это я придумываю себе сейчас, после этого сна, в котором я бегу, бегу и хочу сказать ему о своей любви, и попросить прощения, и не успеваю. Никогда не успеваю.
***
Ольга Степанова online
Ольга: Ну что? Как сходила на свидание?
Люба: Ты знаешь, прекрасно. Просто прекрасно. Встретились, пообедали. Ему потом надо было на работу бежать. Подарил мне розы.
