Потом я ездила в Ялту в санаторий, и под конец написала открыточку дяде и тете: "Если вы хотите меня видеть, то я могу заехать к вам по пути домой". И они меня пригласили, я приехала. Они жили в маленьком домике, но у дяди был виноградник. И он держал пчел. Я спала на матраце на полу.
Дядя Гога умер в Симферополе, Нинка вышла там замуж, и они все вернулись в Ленинград.
***
О боги. Это состоялось еще раз. Наши прекрасные романтические встречи – не просто встречи, в них иногда все же случается секс. Как трудно двум взрослым и совершеннолетним людям, связанным, правда, определенными обязательствами, найти место и время для секса! Я никогда не думала, что это так сложно. Никита нашел гостиницу. Ну, знаете, из тех, что сдаются на час. Или на два. Или на три. Как положено романтику, он купил бутылку вина и фрукты. Прекрасная закуска. Особенно если человек не знает, как я люблю пожрать. Но бутылка вина на двоих – это практически несерьезно, так что закуска в виде бананов и яблок была очень кстати.
Но сама гостиница. Боги мои, боги. Я просто никогда до этого не была в таких местах. Я не знаю, кто здесь встречается и зачем, то есть это как раз понятно. Мне вспомнились сразу самые страшные американские фильмы – в которых показан не прелестный придорожный мотель, а притон. Обрюзгший портье за грязной стойкой – ресепшеном это язык не повернется назвать, – таракан в туалете, порскнувший за унитаз при моем появлении. Белье – есть подозрения, не первой свежести. Но это все неважно.
Описывать секс я не возьмусь. Дело это неблагодарное. «Он обнял ее, они слились в одно целое, и все заверте…» Примерно так и есть. Одежда летит в разные стороны. Странно, да? Не существует образа секса в голове. Знания о сексе основаны на фильмах. "Девять с половиной недель". Помню, что все мои молодые люди пытались с удивительным упорством воплотить сцены из фильма в жизнь. Получалось плохо, надо сказать.
Здесь, в этой гостинице, с этим бельем, тараканами, столиком, к которому прилипают пальцы, комом пыли в углу и плесенью в душе – впервые в моей голове во время секса зазвучала музыка. Возможно, что-то похожее испытывают люди под кайфом – я не знаю. Но музыка звучала, и гитара отбивала ритм, и это было в такт и прекрасно. Экстатическое ощущение.
Впрочем, кончить мне не удалось. Но мне это никогда не удается, если я чувствую то, что чувствовала там. Впрочем, оргазм ведь не главное, правда?
***
А иногда, ночью, я слышала разговоры на кухне. Мама и бабушка давно спят, а я не могу заснуть. Отголоски, отзвуки…
– Слушай, ну давай не будем об этом вспоминать!
– А что не вспоминать? Сколько раз зарекались, и все без толку. Ты ж сам и начинаешь.
– Тогда выпьем.
– Выпьем.
– У тебя сколько?
– У меня девятнадцать. Ты же знаешь.
– А у меня… Я и не вспомню, сколько. Но больше. Надо посчитать.
– Ты ж понимаешь, есть разница. Одно дело в ближнем бою, когда он на тебя прет, а другое дело – когда ты его лицо за шестьсот метров видишь, и как он себе нос почесал.
– Ну да, ну да. Совсем по-другому. Я ж не спорю.
– А вот сейчас смысла нет. Я и не знаю, как дальше. Жена моя уехала, а эти все… Была тут одна – красивая-чудесная, а я утром встаю и думаю: ну зачем это все? Какой смысл? А у тебя есть ради чего. Жена, дочь. Все для них ведь делалось.
– Выпьем.
– Наливай.
– Но ведь из головы-то не выходит. У нас вся рота… 46 человек. Трое остались инвалидами, еще двое в госпиталь попали. И я. Я бы этих штабных перестрелял всех до единого. Сами не знают, куда, а посылают. Суки.
– А я… свои два ордена Красной звезды, как получил, в озеро выбросил. Ну, после всего. Вспоминать не хочу, и чтобы они мне напоминали – тоже не хочу. Чтобы не маячили.
– А нас с парашютами сбрасывали. А потом бежишь, а потом лежишь с биноклем. Я так по восемнадцать-двадцать часов, бывало, лежал.
– А я комбату ногу отрубил. У него гангрена уже начиналась, а до госпиталя было не довезти. Он говорит – руби давай. Похеру, что инвалидом. Я жить хочу. Водки в него влил, сколько было, и рубанул.
– Не хочу вспоминать. Девятнадцать человек, глаза в глаза. А потом у меня парашют не раскрылся. Думал, все, конец, но выжил. 24 перелома. Отлежал в госпитале, снова пошел. Только зрение упало.
– А мы мосты взрывали. Сколько поездов… все это рушится, ломится, вагоны падают и падают. Сколько там человек было – я и не думал никогда. Потому что об этом лучше не думать.
– И не вспоминать.
– Я никогда и не вспоминаю. И не рассказываю. Берегу. Зачем им все это знать?
– Не вспоминай. Не надо.
– Выпьем.
– Выпьем.
***
– Люба, я не знаю, что делать. Сашуне плохо.
– В смысле – плохо?
– Ну она вдруг стала плохо говорить, и ведет себя как-то странно. Слова забывает. Видно, что все понимает, а сказать не может. То есть говорит, но какую-то ерунду. Я ее сегодня утром спрашиваю, что она будет к чаю, а она говорит "сухлый ежик". Сама смеется, потому что понимает, что что-то не то сказала, а по-другому сказать не может.
– А сухлый ежик – это что?
– Это сухое печенье. Такое, обычное песочное печенье с сахаром. Почему оно превратилось в сухлого ежика, я не знаю. И я боюсь.
– Чего ты боишься?
– Я подозреваю, что это инсульт.
– Хм… Может быть.
– Ну и что делать?
– Может, вызвать скорую?
– Скорая не поможет ничем. Они ее в больницу увезут сразу же.
– Блин, я не знаю. Ну давай я по интернету посмотрю. Можно же вызвать врача на дом. Только какого врача нам надо вызвать?
– Невропатолога.
– Ага, я нашла. Вот тут есть – невропатолог, выезд на дом. Они и по скорой могут отправить, если что. Давай я тебе телефон скажу, а ты позвонишь. А то я в маршрутке.
– Хорошо.
– Ну что? Вызвала?
– Вызвала. Они сказали, через час будет невропатолог.
– Ничего себе.
– Люба, давай ты ко мне приедешь. А то я ж не вижу ни черта, как я буду записывать все эти врачебные рекомендации?
– Хорошо, я сейчас тогда выйду, на другую маршрутку пересяду и где-нибудь через час, как невропатолог, буду у тебя. Целую. Жди.
– Давай. Жду.
***
Приехали в колхоз под Мучкапом, в дом дядьки тети Вари, и там жили. На нас приходили все смотреть, мы как щепки были. Тряпки мы с собой привезли – на еду менять, все тоже смотрели, не покупали, но кормили. Молоко там. Вчетвером спали на печке, а хозяева спали на полу на соломе – дядя Яша, его жена и дочь. У дочери был маленький ребенок, девочка. Она спала в подвешенной люльке. Однажды ночью хозяйку укусила за нос крыса.
