В эпоху, когда манера поведения значила гораздо больше, чем ум, она знала, каким образом преподнести себя, чтобы добиться максимального эффекта. Держалась она неестественно прямо, откинув назад плечи и надменно задрав вверх подбородок. Высокомерие ее было почти физически ощутимым и защищало, как рыцарские доспехи, усыпанные острыми шипами. И хотя во взглядах всех смотревших на нее мужчин легко можно было прочесть, что они хотели бы затащить ее в свою постель, никто из них не осмеливался подойти к ней, так как казалось, что она способна одним только взглядом или словом лишить любого из них его мужского достоинства.
Вассаго она привлекала к себе своей бьющей через край и разящей наповал сексуальностью. Мужчины всегда будут тянуться к ней (краем глаза он видел, как стоявшие по обе стороны от него возле стойки мужчины не отрываясь смотрят на нее), и кто-нибудь из них когда-нибудь ее устрашится ее шипов. В ней клокотало такое дикое буйство жизни, что по сравнению с ней Неон была малявкой. Когда ее оборонительные рубежи будут сломлены, она окажется на удивление любвеобильной и плодовитой, всякий раз наполняемой новой жизнью, – племенная, хоть и одичавшая, кобыла, но совершенно от того не утратившая способность производить на свет новую жизнь.
С его точки зрения, у нее имелось два больших недостатка. Первым было ее твердое убеждение, что она во всем превосходила всех, с кем сталкивала ее судьба, следовательно, абсолютно неприкасаема для них и находится в полной безопасности, убеждение, когда-то в незапамятные времена позволявшее принцам крови бесстрашно врезаться в густую толпу народа, будучи полностью уверенными, что толпа обязательно расступится перед ними или в ужасе падет на колени. Вторым ее недостатком была чрезмерная злость, накопившаяся в ней в таком количестве, что, казалось, гладкая белая кожа ее, подобно мощному электрическому заряду, искрила ею от одного только прикосновения.
Он стал придумывать, как лучше композиционно расположить ее в смерти, чтобы достойным образом оттенить эти недостатки. Вскоре на него нахлынуло вдохновение.
Она была в компании шестерых мужчин и четырех женщин, но держалась от них особняком. Пока Вассаго размышлял, каким образом вступить с ней в разговор, она сама, чему он не очень удивился, ибо полагал, что встреча их была предопределена свыше, подошла к нему. Из всех присутствующих в этом баре людей он и она были самыми опасными и действительно никого не боялись.
В тот момент, когда оркестр сделал небольшую паузу и уровень шума упал до почти безопасного, блондинка подошла к стойке. Она протиснулась к ней между Вассаго и другим мужчиной, заказала и заплатила за пиво. Взяв из рук бармена бутылку, она повернулась боком к Вассаго и искоса глянула на него поверх бутылочного горлышка, из которого тонкой струйкой вился охлажденный парок. Спросила:
– Слепой, что ли?
– Нет, кое-что вижу, мисс.
Брови ее скептически поползли вверх.
– Мисс?
Он неопределенно пожал плечами.
– А темные очки чего напялил? – спросила она.
– Я был в Аду.
– Не поняла.
– В Аду холодно и темно.
– Да? Все равно непонятно, зачем очка нацепил.
– Тот, кто там хоть раз побывал, может видеть в кромешной тьме.
– Чую, парень, ты мне мозги пудришь, но все равно интересно. Ври дальше.
– И поэтому свет раздражает меня.
– Это уже что-то новенькое.
Он промолчал.
Она сделала глоток из бутылки, не спуская с него глаз. Ему нравилось смотреть, как сокращалось ее горло, когда она пила.
Немного спустя она возобновила свои вопросы:
– Ты всегда так закидываешь удочку или врешь с ходу?
Он снова неопределенно пожал плечами.
– Ты все время смотрел на меня, – сказала она.
– Ну и что?
– Точно, ничего. Все эти подонки только и делают, что пялят на меня свои глаза.
Он как зачарованный смотрел в ее иссиня-голубые глаза, В мыслях он уже вырезал их из глазниц и вставлял туда обратной стороной, задом наперед, так, чтобы они смотрели внутрь головы. Этим он символизировал ее эгоцентризм, самолюбование, поглощенность своей собственной персоной.
Во сне Хатч разговаривал с красивой, но холодной как лед блондинкой. Ее атласная кожа была белой как снег, а глаза напоминали до блеска отполированные льдышки, отражавшие голубое зимнее небо. Она стояла у стойки бара в пивной, где он никогда не бывал, и смотрела на него поверх горлышка пивной бутылки, которую то и дело подносила к губам, как будто это была не бутылка, а фаллос. Словно дразня, мелкими глотками отхлебывала из нее пиво и облизывала ее языком, но в этом эротическом жесте было больше угрозы, чем призывности. Он не слышал, что она говорила, и различал только некоторые слова, которые произносил сам: "…был в Аду… холодно и темно… свет раздражает меня…". Блондинка смотрела ему прямо в лицо, и это именно он разговаривал с ней, но голоса своего не узнавал. Вдруг он стал внимательно всматриваться в ее холодные, словно айсберги, глаза и не успел сообразить, что происходит, как в руках его оказался нож, из которого с шипением, как жало, выскользнуло лезвие. Словно не почувствовав никакой боли, будто уже была мертва, блондинка даже не пошевелилась, когда он коротким взмахом руки вынул из глазницы ее левый глаз. Повертев его между пальцами, он вставил его обратно в зияющую впадину, но другой стороной, повернув голубую линзу внутрь головы…
Хатч с трудом оторвал голову от подушки. Дышал он с натугой, хрипло. Сердце бешено колотилось в груди. Свесив ноги с кровати, застыл, чувствуя, что должен немедленно бежать, спасаться. Но задыхаясь, он не трогался с места, не зная, куда бежать, где искать спасения.
Они заснули, не выключив торшер у кровати, только обмотав его полотенцем, чтобы приглушить свет, пока занимались любовью. Комната тем не менее была достаточно хорошо освещена, и он видел, что Линдзи лежит на кровати рядом с ним, натянув на себя одеяло.
Она была такой неподвижной, что казалась мертвой. У него вдруг мелькнула дикая мысль, что во сне он убил ее. Ножом с откидным лезвием. Но вот она зашевелилась и что-то пробормотала.
По телу его прошла судорога. Он посмотрел на свои ладони. Они тряслись мелкой противной дрожью.
Вассаго так понравилось его поэтическое видение, что у него возникло желание тут же, в клубе, на виду у всех переставить ее глада внутрь зрачками. Но он подавил в себе это желание.
– Так чего же ты хочешь? – спросила она, сделав еще один глоток пива.
– От чего – от жизни? – не понял он.
– От меня.
– А как вы думаете?
– Перепихнуться пару раз, вот и все, что тебе надо, – сказала она.
– Гораздо большего.
– Что, завести семью, дом? – саркастически ухмыльнулась она.
