Прекратив преследование. Рисковый направился к лужайке перед домом Райнерда. Он надеялся, что его нули убили, а не ранили киллера.
До приезда группы разбора действий полицейского, применившего оружие, оставалось лишь несколько минут. В зависимости от личных мотивов членов группы, они старались бы всеми силами защитить Рискового и оправдать его действия, не доискиваясь до правды, что его очень бы устроило, или попытались бы найти малейшую зацепку, чтобы утопить, бросить на растерзание общественному мнению, разложить костер у его ног, а потом поступить как с Жанной д'Арк.
Третий вариант состоял в том, что группа РДППО
[33]
рассмотрела бы дело объективно, безо всякой предвзятости, вынесла бесстрастное заключение, основанное только на фактах и причинно-следственной связи событий, что тоже устроило бы Рискового, поскольку действовал он правильно.
Разумеется, ему не доводилось слышать о таких случаях, и он считал сие менее вероятным, чем возможность увидеть тремя днями позже восемь летающих оленей, запряженных в сани, которыми рулил бы эльф.
Будь киллер жив, он мог бы заявить, что Райнерда убил Рисковый, а теперь вот пытается подставить его. Или что он оказался в этом районе, собирая рождественские пожертвования для бедных сироток, и попал под перекрестный огонь, предоставив возможность уйти настоящему киллеру.
Что бы он ни заявил, копоненавистники и агрессивно-безмозглые горожане ему бы поверили.
Более того, киллер мог бы найти адвоката, жаждущего публичного признания, который вчинил бы иск городу. Результатом стало бы внесудебное урегулирование проблемы, какими бы вескими ни были доводы обвинения, а Рискового бы принесли в жертву. Политики стремились защитить хороших полицейских не больше, чем защищали своих помощников, которых привыкли оскорблять, а иногда и убивали.
Так что с мертвым киллером хлопот было гораздо меньше, чем с живым.
Рисковый мог бы вернуться на лужайку черепашьим шагом, дав возможность преступнику расстаться с лишней пинтой крови, но он снова побежал.
Киллер лежал там, где и упал, уткнувшись лицом в мокрую траву. По шее спускалась улитка.
Люди торчали в окнах, глядя вниз с бесстрастными лицами, напоминая мертвых часовых у ворот ада. Рисковый не удивился бы, увидев в одном из окон Райнерда, черно-белого, слишком великолепного для своего времени.
Он перевернул киллера на спину. Чей-то сын, чей-то возлюбленный, лет двадцати с небольшим, с бритой головой, с сережкой в виде крошечной ложечки для кокаина.
Рискового порадовал растянувшийся в смерти рот и глаза, полные вечности, но в то же время у него от чувства облегчения, которое он в этот момент испытывал, к горлу подкатила тошнота.
Стоя под дождем, судорожно проглотив не переварившиеся пирожные, комом вставшие в горле, он позвонил по сотовому в отдел и доложил о случившемся.
После этого мог бы войти в подъезд, подождать там, но остался под ливнем.
Городские фонари отражались от мокрой мостовой, однако, когда сумерки перешли в ночь, темнота кольцами заполнила улицу, словно хорошо накормленная змея.
Шебуршание под пальмовыми листьями, перекрывающее шум дождя, подсказывало, что множество древесных грызунов укрылись там от потоков воды.
Рисковый увидел двух улиток на лице мертвеца. Хотел их скинуть, но потом передумал.
Кто-нибудь из стоящих у окон мог решить, что он манипулирует с уликами. Такие показания группа РДППО могла принять близко к сердцу.
Эти проснувшиеся суеверия… Это ощущение, будто что-то здесь не так…
Один труп наверху, один здесь, вой приближающихся сирен.
Что, черт побери, происходит? Что, черт побери?
Глава 23
Ровена, госпожа роз, вновь озвучила слова Данни Уистлера, очевидно, не для Этана, а чтобы лучше осмыслить их: «Он сказал, вы думаете, что ОН мертв, и попросил передать вам, что вы правы».
Поскрипывание петель и легкий звон колокольчиков на входе в магазин заставили Этана повернуться к двери. Но никто не вошел.
Бродяга ветер, на какое-то время расставшись с дождем, вернулся вновь и рвался в магазин «Розы всегда», сотрясая дверь.
— Что, собственно, могло означать это странное заявление? — задала женщина за прилавком, пожалуй, риторический вопрос.
— Вы его не спросили?
— Он произнес эту фразу после того, как расплатился за розы, когда уже выходил из магазина. У меня не было возможности спросить. Это какая-то шутка, понятная только вам?
— Он улыбался, когда говорил? Ровена задумалась, покачала головой: — Нет.
Краем глаза Этан ухватил молчаливо появившуюся в магазине фигуру. Еще поворачиваясь к ней (у него уже перехватило дыхание), понял, что его обмануло собственное отражение в дверце одного из холодильных шкафов.
В ведрах воды или на полках охлажденные розы смотрелись столь великолепно, что как-то забывалось, что они уже мертвы, а через несколько дней пожухнут, увянут, сгниют.
Эти холодильные шкафы, в которых Смерть пряталась в ярких лепестках, напомнили Этану стальные ящики в морге, где покойники лежали как живые. Их уже прибрала Смерть, но признаки разложения еще не дали о себе знать.
И хотя в компании Ровены он чувствовал себя как дома, а розы радовали глаз, Этану захотелось как можно быстрее уйти.
— Мой… мой друг не просил передать мне что-то еще?
— Нет. Думаю, я рассказала вам все, что могла.
— Спасибо, Ровена. Вы мне очень помогли.
— Правда? — она как-то странно посмотрела на него, возможно, удивленная их встречей ничуть не меньше, чем разговором с Данни Уистлером.
— Да, — заверил он ее. — Да, очень помогли. Ветер вновь тряхнул дверью, когда Этан взялся за
ручку, и тут за его спиной раздался голос Ровены:
— Вот что еще…
Повернувшись к ней, он увидел, хотя их разделяло почти сорок футов, что она пребывает даже в большем замешательстве, чем до его прихода.
— Когда ваш друг уходил, он остановился в дверях, на пороге, и сказал: «Да благословит Бог вас и ваши розы».
Возможно, такие мужчины, как Данни, редко говорили что-то подобное, но в этих семи словах не было ничего такого, чтобы при воспоминании о них на лице Ровены отразилась тревога.
— А едва он произнес эту фразу, лампы замигали, померкли, погасли… но потом снова зажглись. Я тогда ничего такого не подумала, вы понимаете, дождь, ветер, непогода, но теперь мне кажется… это существенно. Не знаю, почему.
Сотни и тысячи проведенных за годы службы допросов подсказали Этану, что Ровена еще не закончили, и его терпеливое молчание заставит ее продолжить быстрее, чем любые слова.
