Райнерд сидел, положив ладони на колени и облизывая губы, словно в любой момент мог потянуться к соленому лакомству.
Мотнув головой в сторону застывшей на экране картинки, актер нарушил затянувшуюся паузу:
— Для меня это идеальный формат. Я родился слишком поздно. Мне хотелось бы жить в то время.
— Это когда же? — спросил Рисковый, зная, что подозреваемые особенно часто выдают себя, когда разговор вроде бы идет на отвлеченные темы.
— В 1930-х и 40-х. Когда фильмы были черно-белыми. Тогда я стал бы звездой.
— Почему?
— Для цветного фильма я — слишком сильная личность. Взрываюсь на экране. Подавляю и формат, и зрителя.
— Я понимаю, это проблема.
— В цветную эру наиболее успешные звезды должны быть неприметными, плоскими личностями. В дюйм шириной, в полдюйма глубиной.
— А почему?
— Цвет, трехмерность, обеспечиваемая современными камерами, технология объемного звучания… благодаря этому плоские личности обретают объем и значимость, создается иллюзия их состоятельности и цельности.
— А вы, с другой стороны…
— А я, с другой стороны, слишком широк и глубок, слишком живой, а потому дальнейшее усиление этих качеств, достигаемое техническими возможностями современного кинематографа, приводит к обратному эффекту, превращает меня в карикатуру.
— Это должно раздражать, — посочувствовал Рисковый.
— Не то слово. В черно-белом фильме я бы заполнял экран, не подавляя зрителя. Где Богарты и Баколлы
[26]
нашего времени, Трейси и Хепберны
[30]
, Гэри Гранты, Гэри Куперы, Джоны Уэйны?
— У нас их нет, — признал Рисковый.
— Сегодня они не добились бы успеха, — заверил по Райнерд. — Они слишком велики для современного фильма, слишком глубоки, слишком блестящи. Что вы можете сказать о «Сотрясателе Луны»?
Рисковый нахмурился.
— О чем?
— «Сотрясатель Луны». Последний хит Ченнинга Манхейма. С кассовыми сборами в двести миллионов долларов.
Возможно, Ченнинг Манхейм так давно стал для Райнерда объектом ненависти, что рано или поздно актер упомянул бы о нем, независимо от того, на какие темы шел разговор.
Но Рисковый тем не менее решил не давить.
— Я не хожу в кино.
— Все ходят.
— Отнюдь. Чтобы выручить двести миллионов долларов, нужно продать меньше тридцати миллионов бинтов. То есть фильм посмотрело порядка десяти процентов населения.
— Ладно, но другие смотрели его дома, на ди-ви-ди.
— Может, еще тридцать миллионов. Возьмите практически любой фильм — восемьдесят процентов жителей страны его не видят. Они предпочитают жить своей жизнью.
Райнерд, похоже, обиделся, услышав, что кинофильмы — далеко не пуп земли. За пистолетом в одну из чипсовых кобур не полез, но Рисковый сразу почувствовал его недовольство таким поворотом разговора.
Поэтому, чтобы вернуть расположение актера, добавил:
— А вот в эру черно-белых фильмов, о которой вы упомянули, половина страны раз в неделю ходила в кино. И тогда звезды были звездами. Все знали фильмы Кларка Гейбла, Джимми Стюарта.
— Именно так, — согласился Райнерд. — Манхейм бы поблек в черно-белую эру. Для такого формата он слишком хлипок. Его бы к нашему времени забыли. Хуже, чем забыли, он бы и не приобрел известность.
В дверь позвонили.
На лице Райнерда отразилось недоумение, смешанное с легким раздражением.
— Я никого не жду.
— Я тоже, — сухо ответил Рисковый.
Райнерд посмотрел на окна, за которыми медленно сгущались серые сумерки.
Перевел взгляд на телевизор. Гейбл и Кольбер замерли в той самой позе, в какой их застала команда «Пауза», поданная с пульта дистанционного управления.
Наконец Райнерд поднялся с дивана, замялся, посмотрел сверху вниз на пакеты с картофельными чипсами.
Наблюдая за этим странным поведением, Рисковый подумал, а не входит ли актер в переходную фазу, когда человек, подсевший на мет, может резко соскользнуть с пика гиперактивности всех чувств в туман дезориентации, сопровождаемый полным упадком сил.
Когда вновь прозвенел дверной звонок, Райнерд таки пересек гостиную.
— Наверное, те козлы, что призывают прийти в лоно Иисуса, — раздраженно проворчал он и открыл дверь.
С кресла Рисковый не видел стрелявшего. Услышал быструю последовательность громких: «Бум, бум, бум!» Понял, что стреляли пулями крупного калибра, .357
[31]
, а то и больше.
Если только адвентисты Седьмого дня не перешли на столь необычный метод увеличения последователей своей секты, Райнерд, похоже, ошибся. В дверь его квартиры позвонили совсем с другой целью.
Рисковый поднялся с кресла при втором «бум», при третьем уже выхватывал пистолет из кобуры.
Смертный, каковыми па поверку оказались и Гейбл, и Богарт, Райнерд отшатнулся от двери, повалился на пол, окрашивая красным черно-белую квартиру, в которой он был такой широкий, такой глубокий, такой живой.
Приблизившись к актеру, Рисковый услышал бегущие шаги в коридоре.
Райнерд получил три пули в мускулистую грудь, одна из которых выбросила ошметки его сердечной мышцы через выходную рану в спине. Умер он еще до того, как коснулся пола.
В смерти синева его широко раскрытых от изумления глаз стала куда менее холодной, чем при жизни. Похоже, сейчас он бы не стал возражать против прихода в лоно Иисуса.
Рисковый переступил через тело, вышел из квартиры. Увидел, что стрелок уже пробежал коридор и теперь спускается по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Рисковый бросился в погоню.
Глава 21
День отступал под напором тумана и дождя, но мочь еще не явила залитому водой городу свое суровое лицо.
В западной части города, на улице художественных галерей, дорогих магазинов и ресторанов, где элитарность атмосферы ценилась выше быстроты обслуживания и качества приготовленных блюд, Этан припарковал «Экспедишн» у выкрашенного красным бордюрного камня, двумя колесами в сливной канаве, уверенный в том, что дорожная полиция в проливной дождь выписывает штрафные квитанции за стоянку в неположенном месте с большей неохотой, чем под ясным небом.
