Интуиция редко подводила Рискового, но сейчас не давала о себе знать. Профессор мог вернуться как с минуты на минуту, так и через несколько часов, а то и дней.
Он открыл дверь, находящуюся ближе всего от спальни, по той же стороне коридора, зажег свет.
Судя по всему, попал в кладовую. Увидел обычные картонные коробки, пронумерованные красными числами. Стояли они стройными рядами, по три коробки в высоту.
Рисковый переступил порог и тут же увидел, что коробки заклеены липкой лентой, оторвав которую он не смог бы точно приклеить ее на прежнее место. Так что от осмотра содержимого коробок пришлось отказаться.
Приближаясь к последней комнате на той же стороне коридора, он почувствовал неприятный запах. К тому времени, когда добрался до приоткрытой двери, запах превратился в жуткую вонь.
В этой вони Рисковый различил запах гниющей плоти, с которым ему многократно приходилось сталкиваться по службе в отделе расследования грабежей и убийств. Он заподозрил, что его все-таки ждет один из сувениров Лапуты, и пожалел о съеденных чизбургерах с картошкой.
Свет из коридора освещал только малую часть комнаты. Все остальное пряталось во тьме.
Когда он вошел и щелкнул выключателем, зажглась лампа на прикроватном столике. На мгновение он подумал, что на кровати, наполовину прикрытый простыней, лежит труп.
А потом налитые кровью глаза, с надеждой смотрящие на него, моргнули.
Наяву Рисковый никогда раньше не видел человека в такой степени истощения. Так выглядели узники концентрационных лагерей, которых не кормили, заставляя работать до упада, после чего сбрасывали в общие могилы.
Несмотря на стойку для внутривенного вливания и банку, в которую по катетеру поступала моча, Рисковый сразу понял, что видит перед собой не прикованного к кровати родственника, за которым ухаживает профессор Лапута. Мужчина на кровати не видел должной заботы, знал только жестокое обращение со стороны своего тюремщика.
Оба окна в комнате забили фанерой и законопатили стыки, чтобы внутрь не проникало ни лучика света, а наружу — ни звука.
На полу в одном углу лежали ножные кандалы, цепи и наручники. Определенно железо осталось в комнате с тех времен, когда мужчину только-только поместили сюда и его следовало обездвижить.
Рисковый уже какое-то время говорил вслух, прежде чем смог себя услышать. А с губ его могли срываться только молитвы, которым в детстве научила его бабушка Роза.
Здесь он столкнулся лицом к лицу с чистым злом, недоступным пониманию обычного грешника, каким был он сам. Такое мог сотворить только демон, выпущенный на какое-то время из ада.
Необычайные чистота и порядок, царящие в доме, свидетельствовали не о том, что Лапуте требовалось убежище от грязи и беспорядка окружающего мира. Они лишь отражали апокалипсис бушующего в нем хаоса.
К тому времени, когда Рисковый добрался до кровати, он едва мог дышать. Запахи застарелого пота, прогорклых телесных масел, гниющих пролежней вызывали тошноту.
Тем не менее он осторожно коснулся ближайшей из исхудалых рук незнакомца. Мужчина уже не мог ее поднять, сумел ответить лишь едва заметным сжатием пальцев.
— Теперь все будет в порядке. Я — коп. Незнакомец смотрел на него так, будто видел перед собой мираж.
И хотя интуиция минуту назад, в коридоре, подвела Рискового, на этот раз она сработала. Он даже удивился, услышав свой голос: «Профессор Далтон? Максвелл Далтон?»
Широко раскрывшиеся глаза высохшего донельзя мужчины подтвердили правильность его догадки.
Пленник попытался заговорить, но Рисковому, чтобы разобрать эти едва слышные хрипы, пришлось низко нагнуться над кроватью.
— Лапута… убил мою жену… дочь.
— Ракель? Эмили? — переспросил Рисковый. Далтон от горя закрыл глаза, прикусил нижнюю губу, едва заметно кивнул.
— Я не знаю, что он вам наговорил, но они живы, — заверил его Рисковый.
Глаза Далтона мгновенно раскрылись.
— Я видел их только сегодня, в вашем доме, — продолжил Рисковый. — Несколько часов тому назад. Они очень за вас волнуются, но в остальном никто не причинял им вреда.
На мгновение пленник, похоже, не хотел в это поверить, словно думал, что это еще одна пытка, которой его подвергают. Потом по взгляду Рискового понял, что это правда. Его костлявая рука напряглась, а иссохшее тело нашло в себе жидкость, чтобы наполнить глаза слезами.
Тронутый до глубины души, Рисковый осмотрел бутыль с каким-то раствором, закрепленную на стойке, трубку, иглу, воткнутую в вену Далтона. Хотел все убрать, уверенный, что вливания эти не приносят Далтону пользы. Но побоялся нанести дополнительный вред. Решил, что такие вопросы лучше решать врачам «Скорой помощи».
Первоначально Рисковый вошел в дом с намерением провести незаконный обыск и уйти, чтобы потом поразмыслить над найденными уликами, оставив после своего визита как можно меньше следов. Этот план более не годился. Теперь ему оставалось одно: звонить по 911, и как можно скорее.
Однако среди судей хватало таких, кто выпустил бы Лапуту на свободу, потому что Далтона обнаружили в ходе незаконного обыска, не имея на то соответствующего ордера. Более того, с учетом дела «блондинки в пруду», Рисковый не мог позволить себе нарушать инструкции.
— Я вытащу вас отсюда, — пообещал он пленнику, — но мне нужно несколько минут.
Далтон кивнул.
— Я сейчас вернусь.
С неохотой высохший мужчина отпустил его руку.
На пороге, перед тем как покинуть комнату, Рисковый остановился, отступил на шаг, достал пистолет. В коридор вышел осторожно, готовый открыть огонь на поражение.
Не терял бдительности на лестнице, проходя комнаты первого этажа, на кухне. Ранее он оставил дверь черного ходя открытой, обеспечивая еще один путь отхода. Теперь запер ее.
К кухне примыкала прачечная. Из нее дверь открывалась в гараж.
Автомобилей в гараже не было. На полу лежала груда мокрой одежды, той самой, в которой Лапута совершал прогулку под дождем.
Инструментов в гараже хватало. Они лежали в ящиках и висели по стенам, чистотой и идеальным порядком не отличаясь от произведений искусства, которые украшали гостиную или столовую.
Рисковый выбрал молоток-гвоздодер и поспешил наверх, похвалив себя за то, что зажег так много ламп, как только вошел в дом.
Облегченно вздохнул, увидев, что пленник по-прежнему жив. Далтон так исхудал и перенес столько страданий, что, судя по его виду, мог в любой момент покинуть этот мир.
Рисковый положил пистолет на пол и с помощью гвоздодера оторвал лист фанеры, которым Лапута забил одно окно. Гвозди, длиной в три дюйма каждый, вылезали со скрипом, неохотно. Сняв лист с окна, Рисковый прислонил его к стене.
