Среди убитых была и 17-летняя девушка, дочь священника, Мария Мохнацкая, арестованная 6 сентября. (Арестованный несколько раньше отец ее Игнатий Мохнацкий, был вывезен вглубь Австрии, а по возвращении из ссылки вскоре умер, брат же студент, Феофил Игнатович, был расстрелян австрийцами после русского отступления в 1915 году.)
Узников из тюрем Галиции и Буковины везли на запад. Езда в грязных вагонах для скота продолжалась 5–7 дней. В один вагон помещали от 60 до 150 человек. Большей частью арестованные всю дорогу ехали связанными в группы по 6–10 или даже по 20 человек.
Для размещения арестованных или как их официально называли – интернированных – в срочном порядке стали устраивать концентрационные лагеря. Один из них расположился в старой австрийской крепости Терезиенштадт (Терезин) в Чехии. Но самым зловещим в истории страданий галицко-русского народа в те годы стало название концлагеря Талергоф, находившегося в австрийской земле Штирия, в предгорьях Альп, неподалеку от города Грац.
Когда 4 сентября 1914 года туда прибыл первый транспорт арестованных из Станиславовского округа, там стояли только большие сараи – ангары, в которых перед войной хранили аэропланы, а кругом расстилались поля. Первые три дня арестованные оставались под открытым небом на небольшом участке поля, отмеченном вбитыми по углам четырьмя кольями. За пределы этого четырехугольника никто не имел права выходить. Несколько человек отважились ночью переступить границу для отправления своих естественных надобностей и поплатились за это жизнью, – стража заколола их штыками. Не проходило дня, чтобы кого-то не убили.
На четвертый день арестованных отвели в аэропланный сарай, но и там они спали на голой земле, и лишь через пять дней им принесли трухлявую солому. В один сарай было загнано более двух тысяч человек.
Тем временем в Талергоф прибывали все новые и новые транспорты. Сараев давно не хватало. Приближалась зима. В ноябре 1914 года в поле поставили ряд палаток, в которых люди спали в мороз на голой земле. Смертность принимала изо дня в день все большие размеры. Только в конце ноября начали строить деревянные бараки. В декабре 1914 года численность заключенных достигла 5 тысяч. В неотапливаемых бараках на 320 кв. метрах площади теснились по 200–350 человек. Распространялись заразные заболевания: холера, тиф, дизентерия. Самой страшной была эпидемия тифа в феврале 1915 года. Тогда от этой болезни умирало ежедневно до 50 человек.
В ходе массовых арестов в Талергоф случайно попало и несколько десятков украинцев, которых никак нельзя было заподозрить в симпатиях к русскому движению (под украинцами здесь имеются в виду не выходцы из российской Украины, а сторонники украинского движения в Австро-Венгрии).
Это и неудивительно, что при том разгуле доносительства, сведения личных счетов, развернувшемся на фоне военных поражений, когда и властям было выгодно свалить на кого-нибудь вину за свои неудачи, арестам, наряду с тысячами идейных сторонников русского национального движения, подверглись сотни людей вообще далеких от политики и даже десятки убежденных украинофилов и врагов России.
Галицкий украинец В. Маковский, по недоразумению попавший в Талергоф, приводит среди прочих такой случай, свидетельствующий о том, как могли оказаться в концлагере сознательные украинцы и ненавистники “русофилов”. Когда в одном из галицких городков полицейские пригнали на вокзал партию арестованных, они с ужасом обнаружили, что два “шпиона” по дороге сбежали. Тогда из ревущей толпы, как всегда сопровождавшей арестованных, полицейские выхватили двоих первых попавшихся и сдали партию коменданту в “полном” составе.
Оказавшиеся в Талергофе украинцы постоянно обращались к властям с просьбами об освобождении, клятвенно заявляя о своей непричастности к русскому национальному движению. Для разбора подобных дел была создана в городе Грац специальная комиссия, в которой доверенным лицом от украинцев был д-р И. Ганкевич.
Однажды перед праздником св. Николая было объявлено, что в Талергоф приедет д-р Ганкевич с той целью, чтобы пожилые люди представлялись ему для освобождения. Но сам по себе преклонный возраст заключенных еще не мог быть основанием для освобождения. Священник Г.А. Полянский, которому во время описываемых событий было 67 лет, писал в своих “Записках о Талергофе”:
«Став перед комиссией, спросил меня д-р Ганкевич, во первых, как я называюсь, а затем какой я партии? Я ответил: “Я не есмь человек какой то партии, я член галицко русского народа”. “Так?! То идите себе, идите! Мы знаем вас добре не от ныне!” – и я пошел, зная уже, что меня не выпустят, но рад всетаки, что меня знают не от ныне, хотя и не с хорошей стороны в мазепинском смысле… Спасибо и за это».
Через несколько месяцев после этого “циммеркоменданты” прочли по баракам, что такие-то “украинцы” будут отпущены на свободу.
«Стали мазепы в телячьем восторге, нам, русским, на досаду, собираться к отъезду. И ударил час отбытия. Некоторые из них прощались с нами даже словами: “дай Бог и вам скоро отсюда выбраться”, но когда вышли все с багажом за ворота, чтобы пешком пойти на станцию Абтиссендорф, то и кликнули нам громко, с диким злорадством: “А бодай бысьте, москвофилы, все тут пропали!” После этого запели они свое “Ще не вмерла Україна”…».
Особо жестоким обращением с узниками Талергофа отличался украинец полицейский из Перемышля Тимчук, «интриган, провокатор, доносчик и тиран в одном лице, который родной народ трактовал как скотину… Весной 1915 г. в Талергофе появилась еще более страшная креатура: оберлейтенант Чировский, украинец попович. Все жители Талергофа единогласно характеризуют его, как профессионального мучителя палача», – писал В.Р. Ваврик.
Одним из часто применяемых способов наказания арестованных был способ, который по-немецки назывался “anbinden”, что в дословном переводе означает “привязывание”. Человеку связывали за спиной руки, а затем за связанные руки подвешивали к столбу или к дереву. Мастером этого дела был оберлейтенант Чировский.
Поскольку среди заключенных находились молодые люди, студенты, Чировский доложил военным властям, что лагерное заключение является для молодежи благодеянием, а лучшим наказанием для нее явится военная служба на позиции. Представление Чировского понравилось властям, и было решено взять на службу всех студентов и крестьян. Во время набора спрашивали каждого, какой он национальности. Каждый отвечал: “Russe”. До обеда комиссия вовсе не обращала на это внимания. Во время обеда Чировский обратил внимание комиссии на то, что в Га-личине нет “Russen”, только “рутены” или “украинцы”, поэтому, когда набор продолжился, один из полковников, членов комиссии, сказал: “in Galizien gibt’s keine Russen” (“в Галиции не существует никаких русских”). Это не смутило студентов, и они продолжали диктовать дальше: “Mutterschrache – russisch” (“Родной язык – русский”). Это до того разозлило начальство, что оно распорядилось взять под арест всех студентов, прошедших набор до обеда, считая их солидарность предумышленным упорством. Всего было арестовано 48 человек. Им угрожал военный суд. Но на протяжении месяца удалось все-таки убедить военное командование в Граце, что слово “ruthenisch” это искаженное выражение, имеющее свое грамматическое начало в слове “russisch”. Убеждать военные власти помогал офицер поляк Осташевский, надзиратель второго десятка бараков. Наконец выпустили студентов из-под ареста, предварительно проведя процедуру “anbinden” – подвесив каждого за руки на два часа на дереве. Экзекуцию проводил сам Чировский. Затем взяли молодых людей на военную службу.
