В этот легендарно-мифологический ряд вполне логично вписывается сообщенная Приском и повторенная ссылающимся на Приска Иорданом история обретения Аттилой «Марсова меча».
Ранее Иордан сообщал о поклонении готов Марсу (римскому богу войны, аналогу греческого Ареса-Арея, чей культ имел фракийское происхождение), которого они «постоянно ублажали жесточайшим культом (жертвою ему было умерщвление пленных), полагая, что возглавителя войн пристойно умилостивлять пролитием человеческой крови» («Гетика». 41). Советский историк Елена Чеславовна Скржинская замечает, что «Здесь Иордан приписывает предкам готов культ бога войны Арея фракийского, процветавшего у гетов (не германского, а фракийского племени, с которыми Иордан отождествляет готов, дабы придать готской истории больше древности и величия – В.А.)». Однако Гервиг Вольфрам, сопоставляя это с преданием о мече Тюрфинге, сохраненным в эддической «Песни о Хлёде», а также в «Саге о Хервёр и Хейдреке», предполагает, что и в самом деле «готским богом был фракийско-скифский Арес-Марс, воплощение народа и страны в образе меча».
«Но что же говорили готы об этом боге? Ответ оказывается достаточно неожиданным. Отождествление готов и гетов из псевдологического превратилось в серьезное. Гутонский (готский – В.А.) бог войны – вероятно, одна из форм проявления германского *Tiwaz (Тиуса-Тиу-Циу-Тюра – В.А.), получил у причерноморско-дунайских готов также имя Марс, или Арес. В пользу этого говорят некоторые наблюдения: многочисленные упоминания готского Марса, или Ареса. До сих пор существует баварско-австрийский ирхтаг (Irchtag – вторник, Dienstag – день Dings-Zio-Tius), что не имеет никакого отношения к архиеретику Арию, но зато однозначно связывается с богом войны Аресом и его подлинным местом в небесной неделе. Рунический алфавит позволяет реконструировать готское *Teiws (читается: tius). Этот верховный бог, наследник гутонской и скифско-гетской традиций, мог западнее Днестра называться также Тервингом (вспомним один из этнонимов вестготов – тервинги). Скандинавская песнь о битве с гуннами сохранила именно слово Tyrfingr (Тюрфинг-Тирфинг – В.А.), и как название страны готов, и как готский вечный меч. Образ меча – не германское и тем более не скандинавское явление, а конкретное воплощение причерноморского Марса-Ареса любой этнической принадлежности. Песня о битве с гуннами как свидетельство столь интенсивной религиозной аккультурации уже потому достоверна, что источник хорошо сохранил и другие традиции готов-кочевников» (С.А. Данилко).
Учитывая значение, явно придававшееся Аттилой истории с чудесным обретением меча, можно сделать вывод о том, насколько царь гуннов и его народ верили в подобные знамения. И о том, в какой степени от этих знамений зависел их боевой дух. Данное обстоятельство можно объяснить только одним. Гуннские военные кампании все еще оставались, по сути своей, грабительскими набегами, «походами за зипунами» (как выражались в аналогичных случаях казаки Стеньки Разина – как полагают, отдаленные потомки готов, некогда осевших в Северном Причерноморье). Ведь на гуннов никто не нападал. Им не приходилось защищать свою «национальную территорию», ареал с четкими границами. Со времен ухода из родных степей Центральной Азии на Запад, гунны только этими военными походами и жили. Как морские разбойники в один прекрасный день могли внезапно утратить вкус к пиратскому ремеслу и направить ход своего парусника к какому-нибудь уединенному острову, чтобы мирно прожить там остаток своих дней, так и встреченное со стороны подвергшихся нападению народов сильное сопротивление, предсказания оракула или дурные предзнаменования вполне могли повернуть, переориентировать гуннский завоевательный поход с Востока на Запад. Обратив грандиозный грабительский рейд целого варварского народа на расстояние во много тысяч римских миль (или китайских ли) вспять, превратив его во всеобщее отступление.
В этом плане огромная ответственность лежала на жрецах, или, точнее, на шаманах гуннского народа, призванных толковать всевозможные знамения. Ибо от их истолкования зависели судьбы военных кампаний. Одновременно это повышало статус и могущество шаманов. Они могли, при определенных обстоятельствах, становиться опасными даже для гуннских царей. Согласно сохранившимся источникам, гуннские жрецы по своему положению не уступали гуннской знати, т. е. ближайшему окружению гуннских владык, пользуясь у последних большим уважением и почетом. Смысл их предсказаний оставался непонятным гуннскому простонародью. Ибо шаманы предсказывали будущее, гадая по трещинам, образующимся на брошенных в пламя костра бычьих лопатках. Порой они (как древнегреческие и древнеримские жрецы) гадали по внутренностям животных. Или же по сырым, не очищенным от жил и плоти, костям, не подвергнутым предварительно термической обработке. Разумеется, таким способом гуннские «знатоки тайной науки» могли предсказать все, что от них хотели услышать те или иные «группы влияния», или «заказчики». Причем именно в данный конкретный момент. Если же гуннским владыкам не нравилось предсказание «костного оракула», они могли объявить гадателей подкупленными или неспособными правильно толковать волю богов, духов или демонов, как кому больше нравится. После чего проштрафившихся «лжепророков» можно было со спокойной душой казнить, как не справившихся с поставленной задачей. Заменив их другими гадателями, более «способными (угадать тайное желание властей предержащих)». И дело с концом!
Тот факт, что для кочевников животные, в первую очередь – домашний скот, имели столь большое значение, а их кости играли роль своеобразной «гадательной книги», «книги для чтения будущего», не должен представляться удивительным. Ведь вся повседневная жизнь гуннов зависела, главным образом, от их скота. Именно скот был их основным источником существования. Война, какой бы прибыльной она ни была,оставалась для них лишь временным, побочным, «сезонным» занятием. Они предавались ему, так сказать, в чрезвычайных, исключительных обстоятельствах (хотя и все чаще). Обычаи и ритуалы же складывались, на протяжении столетий, и не в военном стане, а на пастбищах в местах родных кочевий.
Дикие животные, не входившие в постоянный жизненный круг гуннов, смешивались ими с демонами или давали последним, в представлении кочевников, внешнюю форму, зримый облик, в котором те являлись людям. Причем в гуннских народных верованиях фигурировала даже совершенно безобидная для человека дичь – например, олени, лани или горные козлы. Ибо благоволящие людям добрые духи охотно принимали облик этих диких, но не опасных для человека животных.
Хотя результаты археологических раскопок до сих пор не смогли внести достаточно весомого вклада в восстановление картины религиозной жизни гуннов, в их ходе были найдены артефакты, разбросанные вдоль всего долгого пути, которым гунны шли «от стен недвижного Китая» на далекий Запад, до стен и валов римского лимеса-лимита. А именно – фигурки тотемных животных, изготовленные из бронзы и других металлов, истолковываемые как принадлежности шаманского культа. С помощью этих небольших по размеру, но практически неразрушимых, металлических фигурок шаманы в ходе своих камланий, в сочетании с магическими заклинаниями и ритуальными действиями (например, битьем в колдовской бубен), привлекали добрых духов. Отгоняя в то же время злобных демонов, отражая вредоносную магию враждебных сил (скажем, жрецов военного противника) и наводя, в свою очередь, порчу на супостатов. Эти металлические фигурки, нашитые на кожаную или матерчатую основу, покрывали наряды шаманов, делая их похожими на чешуйчатую броню тяжелой конницы степных кочевников и народов, ведших от кочевников свое происхождение (вроде ираноязычных парфян). Гуннские удальцы носили их в боях и походах в качестве амулетов-оберегов.
