– Только, если ты сама захочешь, – он спрашивал, завораживал взглядом, завлекал меня своей близостью и ждал моего согласия.
Была ли я согласна идти с ним на край света? Несомненно. А вот оставить, кажется, уже оказалась не в силах. Слишком многое нас связало, слишком сильно мы проросли друг в друга. Позволить ему покинуть меня, было выше моих сил, и я кивнула под его нетерпеливым взглядом и заметила, как он странно повел глазами, как будто пытался запомнить меня, вобрать всю в свои колючие огни, закрыть в своей ледяной крепости и не отпускать.
– Хочешь уйти? – хрипло поинтересовался он, а я, убитая интимностью момента, снова кивнула, и поспешила прочь от ненужных глаз, влекомая его рукой.
Никто нас не остановил, никто не окликнул – наши друзья были достаточно проницательны, чтобы понять, что нам необходимо уединение. Только на выходе случилась заминка, когда я, потерявшаяся от обуреваемых чувств умудрилась споткнуться на ровном месте, а Северский меня поспешно подхватил; но вместо того, чтобы отпустить, он точно как и я, не умеющий спасаться от новизны нашей близости, задержал на мне руки, а затем безвольно позволил вспышке страсти закрутить нас в свой вихрь, прижав меня к стене и поцеловав, на этот раз без тени нежности, с отчаянным наслаждением, так, что воздух из легких полностью испарился, а ноги отказались держать дрожащее тело. Мы оказались центром грандиозного фейерверка.
И только поздний звонок на мобильный заставил нас оторваться друг от друга, но не умерить градуса близости.
– Да? Сонь, я… Понял, – как-то обреченно смерил меня взглядом Северский, и, кажется, собрался сказать что-то, что не должно было меня обрадовать, но потом в его лице что-то поменялось, – Я сейчас, – он мимолетно коснулся моих губ и вернулся в зал, откуда в скором времени вернулся с озадаченным Ромашко.
– Паш, просто доверься ей.
– Север, – скривился парень, непривычно серьезный и нахмуренный, – Мне кажется, дело гиблое.
– Вам необходимо поговорить, а ей нужна помощь. Твоя помощь.
– Но звонит она неизменно тебе, – как-то мрачно усмехнулся он, а я вдруг с удивлением поняла: ревнует, на самом деле ревнует Северского к Мармеладовой. Но его взгляд остановился на мне, – А, черт с тобой. Пусть будет так. День, сегодня такой, видимо, – задумчиво пробормотал он и быстро отправился к своему автомобилю.
Уже сидя в салоне у притихшего Марата, я поинтересовалась:
– А что не так с Соней?
У парня напряглись руки и посмурнело лицо.
– С ней все в порядке. А вот с ее жизнью беда. Шелест, ты же не ревнуешь? Ты горазда на выдумки, – намеренно ушел он от ответа, припомнив мне мое поспешное заблуждение.
Я насупилась и уставилась на дорогу. Парень посмотрел на меня и погладил мою руку.
– Она очень преданная и заботливая сестра, невероятная подруга и человек с большой самоотдачей. Только вот ей нужен кто-то, кто ее саму будет спасать.
– И этот кто-то – Паша?
– Возможно, – без особого энтузиазма отозвался парень, а потом, посмотрев на меня с грустной улыбкой, добавил, – Может быть, однажды, ты услышишь ее историю, Зина. Пусть это останется ее тайной.
Я покорно кивнула, понимая, что не могу обижаться на такие вещи – Соня стала моим проводником в музыкальный мир, как и Марат. Только они двое и смогли отстоять меня у меня самой. И заслужить их доверие я могла лишь убедив их в том, что они старались не напрасно.
Где-то на краешке сознания еще маячил алкоголь. Чай, поставленный передо мной Маратом, хранил на дне все мои желания – кажется, только допив его до конца, я смогла бы не только украдкой разглядывать молчаливого парня. Он как всегда отличался невероятной скрытностью – я не могла бы с уверенностью сказать, о чем думал Северский, когда буравил меня колючим взглядом. И наверняка с любым другим человеком все было бы куда как проще, но мне ведь не нужен был никто другой.
На языке вертелись невысказанные слова – кучились и вставали в горле колом, но я была не в силах их выдохнуть – они все равно не имели и толики правды от того, что на самом деле хранилось внутри меня. Говорить о любви высокопарно, напоказ и с долей театральности было не про меня и казалось мне достаточно примитивным способом выразить свои чувства. Но музыка невысказанных слов безбожно грохотала внутри меня и заставляла нервничать.
Смелость – далеко не мой конек.
Но почему и Северский, точно не был собой, как-то слишком уж нервно реагировал на мои прикосновения и недоверчиво проводил по мне взглядом, точно тоже не знал куда деть ни себя ни меня, ни маленькое пространство кухни? Неужели и этот холодный самоуверенный парень мог испытывать… робость?
От этой мысли мне стало смешно и нервное хмыканье вырвалось из груди. Я поспешно прикусила губы, но Марат уже как-то совсем странно изменился в лице.
– Прости, – прикрыла я лицо руками, и глянула на подозрительно прищурившегося парня сквозь пальцы.
– Хотел бы я тоже просто нервно смеяться, Зина.
– А почему бы и нет? – с любопытством поинтересовалась я.
Он пожал плечами.
– Как – будто глупо совсем получится. Да и я все равно не знаю, как с тобой быть.
– Как есть.
– Но что прикажешь делать, – он облокотился на стол, не отрывая от меня блестящего от напряжения взгляда, – Я в растерянности и чувствую себя нелепо; а ты смеешься и, кажется, снова что-то себе надумываешь.
– Но ты же…
– Такой уверенный в себе, – раздраженно закончил он мою мысль, – Да. Да, пока тебя нет рядом, – вздохнул он, – Ты не похожа… на них. Там, за инструментом, когда ты играешь и превращаешься в кого-то невероятного, потрошащего душу, или здесь, такая пугливая и живая, ты все равно остаешься загадкой. И я никак не могу совладать с тем, что меня разрывает о мысли о тебе, но… я уже говорил, что ты пугливая? Наверное, я тебя боюсь.
– Разве то что я здесь, с тобой, не самое очевидное? – робко поинтересовалась, тронутая до глубины души его словами.
– Только вот тебе же наверняка знакомо это, когда в твоей жизни появляется что-то нереальное, что-то, чего ты желал больше всего на свете, самое дорогое и прекрасное. «А вдруг разобьется?», – думаешь ты, – «Вдруг нечаянно испорчу?».
– Какой толк превращать чувства в предмет поклонения, – возразила я, – Их нужно брать, трогать, растить и оберегать. Хранить их законсервированными шедеврами и бояться на них дышать глупо. В этом нет смысла.
Марат поднял бровь.
– Ты боишься прямо смотреть мне в глаза, а через минуту выдаешь очередную фантастическую истину. Я об этом и говорю. Ты совершенно невероятная, – он усмехнулся и нервно прошелся рукой по волосам.
– Хочешь превратить меня в предмет платонической любви? – выдохнула я, враз потеряв всю свою уверенность.
– Напротив, – заставил он меня покраснеть от откровения и прямого взгляда, – Но этого слишком мало, когда дело касается тебя. Поэтому и боюсь, – он устало потер глаза и, кажется, попытался усмирить внутреннюю борьбу.
